"Славьте Создателя!"
Добром это кончиться не могло, ни одна зависимость не ведет к хорошему, и все, совершенно все это знали, но уклад этот казался незыблемым, и так было веками, и веками должно было быть. Всегда были Церковь, Круги, Храмовники и... лириум.
Славьте Создателя!
Если кто-то когда-то спросит Лелиану, как пахнет безумие, она без труда перечислит все компоненты, ноты и полутона, потому что память об этом никогда уже не стереть, разбуди ее ночью через десяток лет, и она скажет, что безумие пахнет Каленхадом.
И запах этот еще только продолжал раскрываться.
Она не хотела смотреть даже не потому, что слишком много на сегодня уже крови и мяса, скорее потому, что совершенно точно не увидит ничего нового, в какой-то момент все раны становятся одинаковы, чья угодно мертвая кожа - одного и того же серовато-воскового оттенка, чьи угодно белесые глаза - распахнуты в бесконечную ночь. Одна большая общая смерть.
Лелиана искала путь дальше, к тем, кто ее сюда призвал, и слух был, как обычно, ей в этом лучшим другом.
За дверью шелестело и стучало, на грани слышимости сначала, потом, будто ее почуяли сквозь окованную сталью дубовую панель, звуки окрепли: монотонный стук, шепот и нечто странное еще.
- Собака? - хмуро спросила сестра Соловей вполголоса, скорее себя саму, и это вызвало настоящий вой по ту сторону.
Натянув лук, Лелиана толкнула дверь ногой, оглянувшись на Кусланда и Хоука:
- Сю...
И замерла.
Башня раскрывала свой запах постепенно, и сейчас, едва не сбитая с ног его следующим слоем, бард сначала спустила тетиву на полуслове, а потом уже окаменела.
Нет, ее не выворачивало наизнанку, есть вещи, при виде которых умирают даже обычные человеческие реакции.
Он лежал со стрелой в глазу. Он когда-то был человеком, может быть, лет сорока, пока не стал собакой - кажется, этого добивались те, кто по локоть отрезал ему руки, потом ноги - по колено, как они потом заставили его ходить на этих культях, воспаленных и оставляющих дорожки гноя, это было Лелиане неясно, и она совершенно точно не хотела знать ответ на этот вопрос. Это он скулил, неспособный издавать другие звуки с вырезанным языком. Это он несся ей навстречу, неясно, зачем, а сейчас...
Сейчас он лежал со стрелой в глазу и человека напоминал только отдаленно, а его шипастый ошейник, снятый с какого-то мабари, в последний раз проскреб по полу.
С трудом оторвав взгляд от этой картины, бард подняла его, уже понимая, что делает это совершенно зря.
Что он один не способен так... так пахнуть.
И она была, к сожалению, права.
Они там сидели. В аудитории. Точно, когда-то это было аудиторией. И для этого их сюда и посадили, что-то слушать, правда, те, что были еще живы, слышали только голоса в собственных головах. Их было человек пятнадцать, когда все начиналось, сейчас признаки жизни подавал только тот, что монотонно бился затылком о спинку кресла, да второй, который непрерывно бормотал на одной ноте: Лелиана перевела взор на его полуобглоданную ногу, потом снова на человека-собаку.
Судя по запаху фекалий, их даже кормили. Поначалу. Потом или забыли, или закончили лекцию, сочтя "студентов" безнадежными, правда, освобождать их, прикованных намертво к аудиторским скамьям, никто не стал. И приставили "собаку". Для охраны.
Лелиана сделала шаг.
Потом еще один.
- Нита, Нита, Нита...Нита, Нита... нитанитанита...
Сестра Соловей наклонилась к бормочущему.
- Я Нита, милый, - он ее не слышал, но она хорошо услышала, как коротко хрустит свернутая шея.
Она хотела сказать "идите сюда", но губы у нее больше не собирались шевелиться, и теперь бард хотела только одного, чтобы кто-то пришел и что-нибудь сказал, чтобы оцепенение отпустило ее, и чтобы этот звук - бух, бух, бух - прекратил раздаваться.

Хоук все пытался напомнить себе, что надо бы встряхнуться и двинуться дальше, но тело сопротивлялось, не желало слушаться, а истерзанное тело молодой магессы так и притягивало взгляд. Он даже не заметил, как стиснул руку настолько сильно, что гравировка впилась в ладонь.
  Кусланд оказался рядом очень вовремя: еще одна боль, короткая и резкая, и сухой, деловитый голос заставили очнуться, и Хоук медленно перевел дух, словно заново вспоминал, как дышать.
- Надо, - глуховато, но спокойно и ровно откликнулся он и аккуратно, будто боялся разбить, поставил чашу на пол. - Идем.
  Он развернулся к двери ровно в тот момент, когда Лелиана распахнула ее ударом ноги, хотел было последовать за сестрой Соловей, но так и замер на месте при виде того, что метнулось ей навстречу. Глухо заскрежетали по каменному полу шипы ошейника, а потом снова стало тихо. То, что осталось от человека, так и осталось лежать без движения, источая острую вонь, вдвойне остро ощутимую в этом спертом воздухе. Хоук сделал к мертвецу шаг, другой, остановился, заставляя себя смотреть, не отводить глаза. Запомнить и присоединить и это тоже к горестям, которым быть не должно. А вот молитва в этот раз с языка не пошла, даже краткая, молитвы здесь, похоже, не слишком долго жили.
  Пока Хоук шел следом за Кусландом и Лелианой на глухой ритмичный стук, доносившийся из-за следующей двери, ему все казалось, что в Башне становится трудно дышать, все более и более душно, с каждым шагом, как будто умереть можно, если не взрезать себе грудь и не впустить в нее воздух. Переступив порог бывшей аудитории, он оказался в окружении "слушателей" как раз вовремя, чтобы увидеть, как спутники прерывают мучения тех, кто оказался настолько несчастен, что не умер сам.
  В воздухе стоял запах бойни, навязчивый и острый. Нет, это все-таки не было похоже на Казематы: киркволлским храмовникам не хватило то ли изобретательности, то ли времени. Загоны работорговцев тоже напоминало мало: "деловые люди" слишком пеклись о том, чтобы товар был пригоден к продаже, потому изощрялись и забавлялись исключительно в тех рамках, которые позволяли сохранить невольникам товарный вид. Это не было похоже ни на что, а потому и отклик вызывало особый: Хоук больше не готовился к бою, не надеялся победить - он знал, что при нем вся сила, которой они, те, кто там наверху, боятся аж до этих зверств, и ее хватит, чтобы взять свое и посмотреть, как "дробящие темницы" раздробят кости каждому из них.
- Мы прикроем, - за двоих откликнулся Хоук, кивком головы соглашаясь с планом Кусланда. Бледно улыбнулся, услышав легкую заминку в его речи, и прибавил: - Удачи. Как войдете - берегитесь стихийных снарядов, камни не всегда прицельны, - пожалуй, большим, чем такое предупреждение, свою лояльность сейчас не докажешь. Хоук проследил за тем, как пес Кусланда оказался рядом с ним, и обернулся к Лелиане: - Идемте. Я постараюсь появиться эффектно, но у меня не слишком большой боевой арсенал, так что дальше дело за вашими стрелами.
  Дверь, ведшая на лестницу, как и все остальные в Башне, не закрывалась изнутри, и преодолеть ее удалось без труда. Ступени заскользили под ногами, сапоги несколько раз проехались по потекам крови, и Хоук, чтобы удержаться на ногах, ухватился за узкие каменные перила, вделанные в стену. Грохот шагов и голоса впереди становились все ближе, и, преодолевая последние ступени, он потянулся к Тени. Та откликнулась мгновенно, едва ли не быстрее обычного, и ладони омыло волнами духовной энергии. Остановившись у порога, Хоук обернулся через плечо, кивнул Лелиане, а потом ударом ноги распахнул дверь.
  В зале было светло от десятка факелов, несло все той же вонью скотобойни, на сей раз такой густой, что и впрямь можно было задохнуться. Сосчитать противников Хоук не успел, но прикинул, что их дюжина или чуть меньше, при доспехах и мечах. А еще в зале были живые жертвы: невозможно было не понять этого по стонам, а потом и по отчаянному мальчишескому крику о помощи.
  Хоук шагнул внутрь, вскинув руки, словно для магического удара, противники метнулись ему навстречу, и взрыв разума мощной волной отшвырнул их оглушенными в стороны. Кто-то выкрикнул невнятный приказ, послышался чей-то рык "чароплет!". Гаррет коротко, весело рассмеялся, окутал себя барьером и, понемногу отступая за широкую квадратную колонну в стороне от двери, послал в наступающих противников сперва один каменный снаряд, потом почти сразу второй и третий. А "дробящую темницу" он пока приберегал, для тех, кто держал под мечами жертв в дальнем конце зала.
  Дышать вдруг стало на редкость легко и свободно.

У Оливера Кусланда было одно свойство, которое в молодости доводило Лелиану до исступления, а потом стало причиной разрыва их недолгого знакомства. Это свойство она сама обрела со временем и, памятуя о прошлом, старательно его в себе сдерживала. Его нельзя было назвать однозначно дурным: сейчас бард это понимала, но с возрастом так же поняла, что оно нуждается в контроле.
А вот Оливер, видимо, так и не понял.
Поэтому, с неизменным рвением сносил на своем пути все, что считал достойным уничтожения, не размениваясь на ожидание и оценку обстановки. Все так же, краем бури захватывая непричастных. И если раньше она бы возмутилась (и ведь возмутилась как-то), попытавшись эту бурю остановить руками, то сейчас - уже нет. Потому что сама такая, и не хотела считать, сколько непричастных пострадало во имя Создателя во время некоторых ее дел, в конечном счете далеко не зло причиняющих.
Никогда не знаешь, где тебя настигнет момент философских размышлений.
Строго говоря, повзрослев и как следует искупавшись в грязи, Лелиана, кажется, вообще лишилась способности к сильным чувствам, наверное, если бы ее кто спросил, ненавидит ли она Его Высочество, она бы, крепко подумав, ответствовала, что... нет. Ну да, убил, но она выступила против бури и представляла последствия, он пустил ей кровь, она же сейчас будет планировать чем бы таким ему ответить через все эти годы, ну, потому что есть танцы, которые требуют ответного поклона. Вежливые отписки в ответ на ненужные приглашения, вежливое "я подумаю" в ответ на нежеланное "выходи за меня", вежливая яма с кольями в ответ на бессмысленную старую обиду.
Если не будет придумано ничего получше.
Итак, Оливер Кусланд в очередной раз изображал шторм.
Левая рука тряхнула головой, отрывая замерший взгляд от собрата по ремеслу, и с сожалением поморщилась.
- Поторопился.
И вот тут...
Скользя неприлично расслабленным взглядом по ледяным кускам храмовника, Лелиана подняла было взгляд, чтобы сказать что-нибудь Хоуку, который из них троих единственный выглядел, как человек уравновешенный и терпеливый достаточно, чтобы утихомиривать оставшихся двоих на слишком крутых поворотах.
Но она забыла про это вот, про "бойтесь гнева терпеливых", так вот он всю дорогу терпел. А потом прорвало. Поначалу сестра Соловей чуть не впала в короткую панику, глядя, как движется вперед воплощенное уничтожение по имени Гаррет Хоук, потом снова чуть не впала в нее же при мысли о том, что в итоге может случиться с ним, выкидывающим такие штуки на грани окончательной усталости.
Но останавливать не стала. Только переглянулась с Кусландом, криво улыбнулась и выдернула собственную стрелу из ближайшего трупа, тщательно обтерла ее о штанину, а потом вложила обратно в колчан, безучастно наблюдая, как последний из безумцев мучительно умирает, расплачиваясь за все, в чем участвовал.
Сумасшедших храмовников, знаете ли, нынче полно. Кто их считает? А хорошие стрелы с правильными наконечниками и буковыми древками на дороге не валяются.
...А он орал, визжал, захлебывался собственными воплями, потом хрипел и булькал, бывшие жертвы подтянулись поближе, жадно улавливая эти звуки, а Лелиана уже понимала, что совершенно не хочет оставаться здесь к тому моменту, как начнется самое сложное - взаимодействие с освобожденными.
...А он продолжал издавать звуки, превращаясь в груду раздавленных ошметков, очень наглядно, достаточно, чтобы явить жертвам справедливость, но недостаточно, чтобы это начало походить на такую же зверскую жестокость, какую проявили безумцы.
И только когда затих последний хрип, бард осторожно положила руку на плечо мага: не подходить со спины, не поворачиваться спиной к Оливеру, а то, кто его знает, может, он решит сделать свой поклон превентивно...
- Вам нужно выпить воды и отдохнуть, - очень мягко сказала она, заглядывая в потемневшие  карие глаза. Никаких "остановитесь", никаких "хватит", - вам очень нужен отдых.
И еще, желательно, забыть все здесь увиденное.
Им всем.

Отредактировано Лелиана (14-12-2015 15:13)

Никто не стал останавливать. Никто не попытался вмешаться или заступить дорогу. И несколько долгих, удивительно тягучих минут Хоук наблюдал за тем, как мучительно умирает обезумевший храмовник, захлебываясь сперва криком, потом животным визгом, после сдавленным хрипом, в котором, кажется, не осталось уже ничего похожего на звуки, присущие человеческому существу. Смотрел в искаженное запредельным страданием лицо умирающего, вглядывался в его широко распахнутые глаза, медленно, по капле впитывал плескавшийся в них ужас, пробуя его на вкус. Наслаждению в этом места не было, только настоятельному желанию ничего не оставить на волю случая, убедиться, что это существо и в самом деле умрет, и именно той смертью, которую заслужило.
  Когда стих последний хрип, Хоук отвел взгляд от кровавого месива на полу и медленно оглядел зал, словно искал тех, кого еще следовало бы предать такой казни. Скользнул затуманившимся взглядом по Кусланду, по каким-то людям, стоявшим ближе других - бывший Защитник сейчас плохо помнил, кто они - и тут голос, а потом и взгляд Лелианы вернули его обратно, к реальности и к самому себе.
- Да, - хрипло сказал он и, слабо улыбнувшись, безотчетно коснулся плеча своей союзницы. - Вода очень пригодилась бы. Спасибо, - она могла бы поднести ему воды, чтобы смягчить саднящее горло, или флакон лириумного зелья, чтобы он мог в полной мере вернуть себе обычную силу, но все это померкло бы перед силой голоса, удержавшего на краю. Позже он обязательно скажет этой женщине, как много он ей теперь должен.
  Тон Кусланда, напоминавший о светском приеме и донельзя неуместный посреди учиненного здесь побоища, заставил сперва усомниться в здравости своего ума, а потом встряхнуться. Хоук внимательно, пристально всмотрелся в лучника, скользнул взглядом по стреле, нацеленной в грудь Лелианы, покосился на опасно напрягшегося пса и, наконец, глянул Кусланду в глаза. Молчал всего пару секунд, а потом тихо, но с явной угрозой произнес:
- Уходи. Хватит на сегодня, - его едва не мутило от пролитой за этот день крови и от близкой необходимости смотреть в глаза жертвам. - Если уйдешь без крови - действительно уйдешь, - Хоук не делал попытки атаковать, однако к силе все же потянулся и испытал облегчение, когда она все-таки отозвалась, омывая руки прохладой: скорее всего, он успеет, хотя бы первый удар будет за ним. Вот только обойтись бы без этого.
  Но даже не желая снова мараться кровью, тем более, недавнего союзника и не зная сути старой распри, он был готов защищать Лелиану: за ним теперь числится долг.