Ферелден переживал тяжелые времена, и эти тяжелые времена сказывались не только на добрых людях, о которых пели и молились жрицы по церквям, но и на лихих вроде членов того наемничьего отряда, к которому чуть меньше месяца назад прибился Табрис. Измученные прихвостнями Логэйна и многочисленными мародерами, банны помельче и фермеры побогаче, конечно привечали наемников и не обделяли их ни платой, ни работой, вот только эта работа была куда опаснее, чем в мирные времена, а плата часто оказывалась совсем несоразмерна сделанному (нынче все берегли и припасы, и деньги и старались получить как можно больше, а дать взамен как можно меньше).
  В этот раз вышло похоже на пару предыдущих дел, в которых Илану уже довелось поучаствовать: банн обещал щедрую плату за охрану от разбойничьих налетов, вот только когда засевшая в ближайшем лесу шайка была вырезана, насчитал как можно меньшую плату, а лошадей дал слабых и, как вскоре выяснилось, хворых. Пали эти клячи уже лиг через пятьдесят баннорна этого рачительного хозяина, и разъяренный командир теперь прямо-таки рвал и метал: отряд застрял в мелкой деревеньке без возможности раздобыть толковую работу, денег едва хватало, и оставалось только либо продавать оставшихся лошадей и кое-что из оружия и топать дальше пешком, являя собой весьма жалкое зрелище, либо заливать горести в местном вонючем трактире.
  Табрис посмотрел на своих бравых соратников, послушал разговоры и решил, что, пожалуй, сможет спасти положение: судя по тому, что говорили у очага приличного вида постояльцы, на соседнем хуторе, где разводили скотину, искали хорошую охрану для поездки на ярмарку в Амарантайн и готовы были платить хоть деньгами, хоть едой, хоть даже верховыми. Приложив некоторые усилия и употребив все свое красноречие, Илан убедил командира отправить его на хутор договориться о работе и обещал заодно даже выговорить пару верховых в качестве аванса. Вот так и получилось, что этой летней ночью он тоже оказался на пустынной дороге с твердым намерением к утру вйти к нужному хутору.
  Пока однако он вышел только к омерзительной и уже вполне привычной картине: двое бугаев куражатся над девицей, а она отчаянно отбивается и, похоже, не намерена сдаваться. Подлый голос здравого смысла подталкивал идти своей дорогой и заниматься своими делами, напоминал, что после этого даже убивают не всегда, и на секунду Илан даже заколебался, не прислушаться ли к нему, но тут прозвучал окрик "эльфья сучка", и внутри что-то оборвалось. Не вспоминались ни другие голоса, ни другие возгласы - не было ничего такого, о чем обычно рассказывают в красивых историях, была только злоба, черная, слепящая, такая, от которой разом стало не продохнуть. И выбора, как поступать, не осталось.
- Эй, шемы! - хриплым, не своим голосом крикнул Табрис. Вылетел из ножен длинный кинжал, удобно лег в руку засапожный нож. - Может, со мной познакомитесь, а? Я ох какой ласковый!
  Бугая, рывшийся в дорожной сумке, вскинул голову, подобрался и отшвырнул свою добычу. А потом потянул из-за пояса тяжелый боевой топор, и Табрису на мгновение стало не по себе: плохой противник, неудобный, если еще и второй присоединится прямо сейчас, будет совсем нехорошо. Впрочем, ладно, что-нибудь придумает. Он ведь всегда что-нибудь придумывает. Лишь бы девушка успела вырваться и унести ноги.