Когда морок пошел рябью, а потом рассыпался, будто его развеял мощный порыв ветра, дверь распахнулась перед Йеном сама собой, однако открылась не в коридор, из которого долиец только что пришел, а в просторный прохладный зал, посреди атриум. Воду бассейна в самом центре золотил бледный солнечный луч, можно было увидеть, присмотревшись, изысканные росписи на стенах, изображавшие магические поединки, любовные свидания и пышные празднества, крупные яркие, будто бы вощеные цветы были расставлены по углам в черных обсидиановых вазах. Было тихо, вплоть до того момента, когда из дальнего конца атриума донеслись шаги, а потом срывающийся угодливый голос, обладатель которого то и дело перемежал свою речь слабыми смешками:
- Уверяю вас, магистр, это какая-то ошибка, - человек, скрытый пока колонной, принужденно рассмеялся. - Я не продаю неприрученных рабов! И мой отец, и дед, и я сам - мы не просто получаем доходы от торговли, мы сделали себе имя - и это имя уважают! - на том, что обеспечиваем почтенных людей достойной их положения челядью, именно поэтому...
- Именно поэтому вы продали мне, по вашему собственному выражению, идеального компаньона и телохранителя? - голос, обладатель которого перебил работорговца, Йен не мог не узнать. Дориан говорил резко, отрывисто, с заметной издевкой и явно был всерьез. - Телохранителя, который попытался меня убить к исходу первой недели? Это так вы дрессируете свой товар? Или мне просто повезло больше других покупателей? - он коротко насмешливо рассмеялся.
  Его собеседник, увешанный крупными украшениями и облаченный в яркие орлесианские шелка, наконец, показался из-за колонны. Он пятился, глядя на Дориана снизу вверх, поминутно кланялся и то и дело принимался заламывать руки, словно никак не мог совладать с каким-то мучительным страданием.
- Магистр, уверяю вас, это случайность! - воскликнул он, воздевая к небу унизанные перстнями руки. - Случайность! Я готов выкупить этого смутьяна за полцены и проучить! За четверть цены! И примерно и жестоко наказать у вас на глазах! А вам предоставить весьма любопытную компенсацию, - толстяк захихикал, будто только что выдал очень смешную шутку.
- Не нужно, - Дориан, облаченный в черное, поигрывающий затейливым золотым амулетом, наконец, тоже оказался на виду. Он выглядел несколько старше, у глаз появились морщины, у губ залегла неприятная, жестокая складка. Зло усмехнувшись, он сверху вниз взглянул на толстяка: - Примерные наказания у меня получаются не в пример лучше, судя по непокорности вашего в прошлом невольника. Думаю, это я сейчас продемонстрирую вам занимательное зрелище. А что там о компенсации?
  Толстяк заметно оживился, махнул кому-то рукой, и за спиной у Йена вырос темнокожий человек в броне, который слегка подтолкнул долийца в спину, едва работорговец подал знак. Тот, снова кланяясь Дориану указал на Йена рукой и прямо-таки запел соловьем:
- Только взгляните, магистр, настоящий дикий эльф! Редкость, у нас такие не бывают, пришлось поохотиться, - в его голосе звучала явная гордость. - А этот еще и маг! Вы ведь проявляете столько интереса к эльфийской магии с тех пор, как вернулись с Юга, он наверняка может быть вам интересен и полезен, - и он снова поклонился, подметая пол полами длинной мантии.
Несколько секунд Дориан изучающе смотрел на Йена, потом его губы изогнулись в неприятной сардонической ухмылке, он задумчиво погладил амулет, висевший на груди и тихо усмехнулся.
- Что ж, рано или поздно это должно было случиться, - он негромко хмыкнул и подал знак кому-то чуть поодаль. - Ошейник! И сюда его, ближе, пусть посмотрит, - Дориан отступил немного в сторону, чтобы Йен смог рассмотреть в нише атриума коленопреклоненного эльфа.
  Тот был необычно высок и крепко сложен для представителя своей расы и, наверное, держался бы сейчас с вызовом, если бы кандалы не гнули к полу. На плечах его можно было заметить свежие следы от плети, одна бровь была рассечена. Некоторое время Дориан рассматривал его, потом обернулся к Йену и негромко заговорил:
- Мне кажется, будет разумным начать твое пребывание в моем доме с небольшого урока, - он погладил скованного эльфа по волосам, и тот нервно дернулся. - Твой сородич предал мое доверие и подвел своего прежнего хозяина, напав на меня и попытавшись меня убить. По всем законам ему полагается мучительная публичная казнь. Хочешь его спасти? Сам выбрать ему наказание, которое позволит ему уцелеть, но задуматься о тяжести своего проступка? Для тебя это будет полезно, а для него - гораздо милосерднее, полагаю, чем приговор претора или то, что придет в голову мне, - на его губах заиграла жестокая улыбка, когда он вскинул объятую пламенем руку.

Услышав нежное обращение, на которое прежде так живо и с такой готовностью отзывался, Дориан вскинул брови, не то удивленно, не то недоумевая, но ничего не ответил, только скрестил руки на груди и немного подался назад.
- Это ты, - отозвался он ровным, бесцветным голосом. Смерил Йена внимательным взглядом с головы до ног, усмехнулся чуть мягче. - Это ты, и, Создатель свидетель, я рад, что ты достался именно моему поставщику, так очень многое будет лучше и проще.
  Кажется, магистр собирался продолжать, но то, что произошло дальше, заставило его смолкнуть: недопустимое обращение со стороны раба, его неуклюжесть, ужас при виде ошейника, который обычно из невольников выбивают еще работорговцы - все это, похоже, и возмущало, и раздражало, и шокировало магистра.
  Молчаливый слуга, шагнувший к Йену из темноты, склонился над ним, чтобы защелкнуть у него на шее ошейник, и только тогда Дориан подошел ближе. Несколько секунд он молча, со странным выражением рассматривал долийца, потом погладил его по волосам, по щеке, прошелся пальцами по линиям валласлина и, цепко ухватив Йена за подбородок, заставил поднять голову.
- Ты думаешь, что я не помню Коракавус? Думаешь, я забыл? - глаза Дориана ярко вспыхнули злостью и каким-то недобрым интересом. - О нет, я все помню! Помню кости, по которым мы ходили, помню алтарь. А лучше всего помню историю этой сумасшедшей идеалистки Тальвас! - он резко вздернул Йена вверх, вынуждая подняться на ноги. - Империя напоминает о таких вещах даже тем, кто забывает, как и о том, чем идеалисты заканчивают. Опротивело рабство? - Дориан хлестко рассмеялся. - Рабство - хребет Империи, ее суть. Тот, кто пытается это изменить, рискует сам переломать себе кости. А рабы ничем не лучше животных. Иначе как думаешь, почему эта тварь хотела меня убить? - отпустив Йена, он схватил за волосы скованного эльфа, запрокинул ему голову. - Его не истязали, кормили, были с ним мягки. Но был ли в этом смысл? Ни один из них неспособен на благодарность, так ради чего тратить силы, рискуя чем бы то ни было?! - он перевел дух, а потом снова изогнул губы в недоброй усмешке: - Ну так что, еще поговорим о Коракавусе? Или не будешь испытывать мое терпение и все-таки выберешь наказание? - Дориан сощурился, обводя Йена цепким взглядом.
  Скованный эльф коротко вздрогнул и вскинул на долийца яркие, полные ужаса и ярости зеленые глаза.

Победа. Оглушительная, яркая.
"Неужели так быстро? Как странно... Или не быстро?.. Какое сегодня число? Какой год? Почему это так трудно вспомнить?"
Отчего-то смутно казалось, что повода для праздника нет, что какая-то серьезная опасность по-прежнему кружит поблизости и о ней надо предупредить. Но эти неясные чувства вызывали стыд, словно он пытался быть буревестником на празднестве и должен был немедленно это прекратить, унять свою мрачную натуру. Приложив усилие, он отодвинул неуместные мысли подальше и смешался с веселой толпой.
Дориан, на словах никогда не позволявший себе сомневаться в том, что этот день настанет, втайне совсем не был в этом уверен и уж точно не был уверен, что доживет, будет праздновать и сможет в самом деле встретить будущее, которое теперь должно, просто обязано стать осмысленным и достойным. А еще - светлым. Потому что Йен тоже жив, по-прежнему здесь, празднует вместе со всеми, и, пока гремит это общее веселье, они вдвоем могут обо всем поговорить, решить и спланировать, как быть дальше, и от одной мысли об этом, от радостного предвкушения даже сердце быстрее колотится.
  Дориан протолкался сквозь радостную толпу, то и дело приостанавливаясь, чтобы обменяться с кем-то рукопожатиями, улыбками или поздравлениями, и, наконец, оставшись один, вышел на уединенный балкон. Узнал знакомую фигуру, шагнул ближе к Йену - и замер, увидев его хмурое, будто чужое лицо.
  Сухой, резкий тон не сердил и не раздражал - пугал. Если Йен так говорит с ним и так спешит вернуться, значит, там, у "своих", какая-то беда, иначе быть не может. Страх вошел в сердце холодной острой иглой. Отставив кубок, полный сладкого осеннего эля, Дориан подался ближе к Йену.
- Amatus, что-то случилось? - негромко спросил он, осторожно тронув долийца за плечо. - С твоим кланом что-то неладно? Хочешь, я поеду с тобой или хотя бы провожу тебя? - напряженно хмурясь, Дориан всмотрелся в лицо любовника.

Дориан слушал, онемев и расширившимися глазами всматриваясь в Йена. Слушал и ушам своим не верил, но вместе с тем все, что Йен сейчас говорил, остро отзывалось в сердце, казалось донельзя, мучительно правдивым, словно трещала по швам иллюзия, которой Дориан с такой готовностью сам себя обманул, и вставала на свое место жестокая реальность, от которой не отмахнешься. Йен ведь и в самом деле яснее ясного показал, как дорожит кланом и своим народом, сомневался, с Инквизицией ли его место, стыдился их связи, считал ее недопустимой, да и сдался-то, может быть, только под напором назойливого "шемлена" и потребностей собственного тела.
  "Шемлен". Хорошо знакомое и почти забытое в последнее время между ними слово теперь снова вернулось и будто каменной стеной их разделило. "Шемлен". Не "ma vhenan", не "Дориан". Стало уже не страшно - больно. Он на секунду прикрыл глаза, потер ладонью лоб: отчего-то начала болеть голова, хотя вроде как совсем немного было выпито, и это зудящее ощущение только усиливалось оттого, что Дориану стало чудиться в словах любовника какое-то несоответствие, фальшь. Откуда эта мысль? С чего вдруг? Ведь все сходится, все подтверждается, Йен верен себе, как был верен всегда. Так стоит ли цепляться за жалкую мысль, что, даже прощаясь навсегда, он не был бы таким отстраненным, не излучал бы презрение и обошелся бы без этого пренебрежительного "шемлен" по отношению к тому, кого любит? Он ведь любит, верно? Тогда все это не может быть правдой, и правды надо доискаться!
  Дориан решительно шагнул ближе и, взяв Йена за плечи, притянул его ближе к себе.
- Amatus, я не хочу это слушать и не хочу думать, что все это правда, - решительный тон дался неожиданно трудно. - То есть... Я понимаю, что тебе нужно домой, и понимаю, что не могу, наверное, просто так явиться в твой клан. Но что значит "не увидимся больше" и "не будем усложнять"? Мы не можем не видеться, - чем дальше Дориан говорил, тем крепче сжимал плечи Йена. - Мы... Ты сказал, что любишь меня, помнишь? И я ответил тебе тем же. Ты даже собирался съездить со мной в Тевинтер. Это не может вот так закончиться. Что-то должно было случиться. Кто-то требует твоего возвращения? Или ты так увидел свой долг? Я хочу знать! - последняя фраза прозвучала с нажимом, и Дориан сам не заметил, как повысил голос. Пару секунд он молчал, а потом требовательно прибавил: - И какого демона ты все время называешь меня "шемлен"?! Мне казалось, это в прошлом.
  Внизу, в главном зале Скайхолда, гремел шумный праздник, а Дориан все не мог отделаться от чувства, что не имеет к нему отношения, а само бурное веселье отчего-то кажется донельзя иллюзорным.

Когда Йен дернулся в сторону, вырываясь у него из рук, первым движением было удержать, не дать отстраниться, и на секунду Дориан крепче сжал пальцы. Однако стоило долийцу заговорить, как Дориан тут же отстранился, всматриваясь в любовника внимательно, настороженно и с каким-то новым чувством, самым правильным словом для которого, пожалуй, было "недоверие". Все, что Йен говорил - каждое слово, каждая интонация - было знакомым и вроде бы правдоподобным, но вместе с тем каким-то ненастоящим, фальшивым, непохожим на те разговоры, которые они вели в последнее время. Это было так, будто кто-то когда-то подслушивал Лавеллана, а теперь очень старательно и почти правдоподобно его изображал. Почти. А кто мог бы сыграть в такую игру, подделав не только слова и голос, но и облик, выражение лица и глаз?
  Дориан тихо хмыкнул, всматриваясь в Йена с новым выражением, и в тот же момент доносившаяся снизу бравурная музыка ударила по ушам - кто-то сфальшивил - радостный возглас превратился в визгливый выкрик, а звонкий смех - в визгливый хохот. Недобро щурясь, Дориан снова шагнул ближе к долийцу.
- Есть то, что намного важнее любви, - он кивнул. - И Хранитель, полагаю, многого не может себе позволить, он несвободен, как несвободен в чем-то и ответственный перед своим народом магистр, - еще шаг ближе. - Только разве ты не перестал считать, что наша связь пятнает тебя? Разве не ты сам собирался отправиться со мной в Империю, чтобы увидеть все своими глазами? Разве не чувствовал уважения к памяти Июнии Тальвас? - голос Дориана зазвучал громче, строже. - Разве ты не перестал называть меня "шемленом" много месяцев назад, и это не сменилось "ma vhenan"? Разве ты себя не помнишь?! - это было сказано настойчиво и требовательно.
  Дориан уже чувствовал и почти видел темную тень, прикрывшуюся любимым и уже хорошо знакомым образом, и хотел только, чтобы она окончательно себя проявил, дав ему еще немного сил, чтобы вдребезги разбить этот морок.

Дориан еще успел торжествующе усмехнуться, убедившись, что все понял правильно и увидев, как распадается и превращается в грубо сработанную маску так старательно повторенный демоном образ, а потом глаза резануло ослепительно яркой вспышкой. Стихла музыка, исчез пол под ногами, и он будто провалился в небытие.

  Минратос не плавился даже под солнцем - сгорал, и Дориану казалось, что огнем полыхают камни мостовой под ногами и сам воздух, пахнущий гарью, разрывающий изнутри легкие. Повсюду было пламя и ничего, кроме пламени. Минратос, неприступную столицу, не защитили ни джаггернауты, ни Легион, ни боевые маги. Да и как бы они смогли, если смерть пришла оттуда, откуда никто не мог ждать, поднялась с самого дна и взвилась высоким костром, который теперь должен был стать погребальным для всей Империи? Таких восстаний Империя не помнила, наверное, со времен Шартана, но, кажется, это было даже более жестоким и беспощадным, а бывшие рабы творили такое, что могло бы позволить им сравниться в жестокости с их хозяевами. И больше, чем отчаяние и леденящий ужас, Дориана сейчас мучило только одно: он никак не мог вспомнить, как и с чего все началось, кто поднял этот неслыханный мятеж и каким образом сумел одержать победу.
  Перед ним расступились, как расступились бы в прежние времена, только совсем не из почтения, а, похоже, из желания, чтобы он рассмотрел как можно лучше и помост герольдов, и виселицы, украшавшие его теперь. И Дориан смотрел. Всматривался в лица, дорогие с детства, любимые или просто знакомые, теперь - мертвые и пустые, всматривался так, будто важно было разглядеть каждую деталь, и на милосердие к себе он права не имел. Конечно, не имел, он ведь жив, а им уцелеть не помог.
  Дориан с трудом отвел глаза от висельников - знакомый голос заставил - но зацепился взглядом не за говорившего, а за удивительной красоты посох в его руках. Еще недавно принадлежавший досточтимому Флавиану Арбелису, претору столицы. Почему никак не удается вспомнить, как он умер?..
  Дориан все-таки оторвался от созерцания оружия друга и поднял взгляд, все еще не веря до конца в то, чье лицо сейчас увидит. Однако Создатель милосерден не был, и посмотрел он в глаза Лавеллану, отчего-то отстраненно подумав, что при таком ярком солнце линии его валласлина кажутся еще более резкими, четко прорисованными. Охрана не позволяла подойти ближе, но Дориан и не пытался двинуться с места.
- Минратос уже ею давится, - тихо и хрипло сказал он, а потом прибавил требовательнее и громче: - Йен! Что происходит? Зачем тебе чужое оружие? Почему по акведуку течет кровь вместо воды? - Йен! Что ты сделал?! - последние слова Дориан почти выкрикнул и, не сдержавшись, все-таки подступил ближе, словно так мог докричаться хоть до чего-то в долийце, что откликнулось бы ему.

Дориан молчал. Слушал, глотал запах гари, доносившийся со стороны охваченных огнем кварталов, смотрел на сухими, воспаленными глазами на Йена - нет, Реваса, эльфа, в котором от Йена и тени не осталось - отстраненно удивлялся тому, что у него, молодого и здорового человека, сердце может болеть так мучительно, будто сейчас разорвется. Было трудно дышать. Казалась соблазнительной мысль прямо сейчас спровоцировать ближайшего гладиатора выхватить меч и ударить его в грудь.
  А потом что-то вдруг переменилось, и боль притупилась, голос сердца притих, уступив место холодному разуму. "Избавиться от него"? "Цеплялся за любовь"? "Был слишком слабым"? И это говорит герой-освободитель о том, кто помог ему вернуться к жизни, разделял его чаяния и его боль и отдал даже собственную душу ради его победы? Это не может быть правдой, этот Ревас не отплатил бы так тому, кто помог ему во второй раз сбросить цепи. А если отплатил бы, то Йену достало бы сил совладать с заносчивой, неблагодарной тварью, решившей сломить его дух и отнять у него то, чем он дорожил, пусть даже и любовь к "шемлену".
  Дориан вскинул голову, снизу вверх глядя на Реваса и цепко всматриваясь в него, будто в попытках увидеть какой-то важный изъян. Или разглядеть, где отстает от лица искусно надетая маска. Неожиданно показалось, что запах гари стал слабее, а воздух вокруг - чище. Дориан выше вскинул голову, шагнул вперед, так, будто ему дела не было до копий и мечей бывших гладиаторов.
- А ты можешь звать меня Дориан из дома Павус, доказавшего свою верность Империи в пору Войны Трех Драконов, - отрывисто и резко бросил он на тевене. Вместе с новым глубоким вздохом в груди родилась и мгновенно набрала силу огненная ярость. - Я знаю имя Реваса, но не верю и никогда не поверю, что освободивший тысячи рабов поработил бы того, кто дал свободу ему самому. И еще меньше поверю, что Йен позволил бы это сделать. Он никогда не был слабым! - Дориан даже не заметил, как повысил голос. - Его сила - его хребет, так было и будет, и я слишком хорошо это знаю, чтобы верить тебе. А если бы не хватило сил, хватило бы любви: он никогда не цеплялся за любовь - он любил меня. И любит! - с каждым новым возгласом его голос креп. А потом Дориан сардонически усмехнулся и отвесил эльфу на помосте издевательский поклон: - Так что я искренне благодарю за изящную иллюстрацию трактатов о восстаниях рабов в Древнюю Эру, но, боюсь, в столичных театрах такую постановку не приняли бы, только в провинциальных. Грубо сработано, тварь! - это он выкрикнул резким, каркающим голосом, которого, кажется, никогда у себя не слышал, и коротко, зло рассмеялся.

Дориан азартно, торжествующе вскрикнул при виде того, как рассыпался морок, и его сменило нечто, больше всего похоже на грубо сработанную статую, вышедшую из-под резца бездарного скульптора. Злобный голос, звучавший откуда-то со стороны, резанул слух, кольнул отголоском страха, но Дориан только презрительно скривил губы.
- Неумеренный аппетит обычно оборачивается несварением, тварь, - напутствовал он окончательно развеивающийся морок и, поморщившись, приложил ладонь к уху. - Так недолго и слуха лишиться, что за манеры...
  Впрочем, времени жаловаться на демона его наставнику по этикету не было: следовало найти Йена, и как можно скорее, ему может понадобится помощь, чтобы совладать с иллюзиями, и один он оставаться не должен. Дориан настороженно осмотрелся по сторонам и, к немалой своей досаде, понял, что ничего не видит: туман, густой, как на картинах изображавших Сегерон, не позволял видеть дальше, чем на расстояние вытянутой руки.
- Kaffas! - он неуверенно шагнул в это сероватое молоко, потом сделал еще шаг, уже тверже, и еще - и был вознагражден за решительность: из тумана донесся знакомый голос. - Йен! - окликнув долийца, Дориан двинулся ему навстречу. - Йен, я здесь!
  Достаточно оказалось столкнуться с Лавелланом лицом к лицу, чтобы убедиться: в этот раз никаких игр и иллюзий, все по-настоящему, более настоящим и быть не может. И этот радостный вскрик, и "ma vhenan", и то, что он трясет его, как лимонное дерево, с которого пора собирать урожай, и даже эта внезапная злость и болезненный тычок - все это Йен как он есть, в самых явных, самых лучших своих проявлениях.
  Несколько секунд Дориан просто слушал, не отвечая и жадно всматриваясь в долийца, а потом зашелся громким, совершенно счастливым хохотом и крепко обнял Йена.
- Viashante kaffar! Ты в своем уме и жив! Ты жив, amatus! - он снова коротко рассмеялся, а потом притянул Йена ближе и принялся жадно целовать его глаза, губы, по-эльфийски приплюснутую переносицу, поглаживать пальцами знакомые линии валласлина - и все это так, будто они вовсе не были в тени, и не затаился где-то поблизости демон, твердо вознамерившийся "получить одного из них".

Когда Йен притих, а потом всем телом вжался в него и уткнулся ему в плечо, Дориан крепко обнял долийца и слабо улыбнулся: вот, значит, как, их кошмары, судя по всему, оказались удивительно схожи, и это говорит об их связи много больше любых слов. Позже, если - вернее, когда - они оба выберутся отсюда, он непременно об этом подумает, расспросит обо всем Йена и, возможно, найдет для себя большее успокоение, чем сумел найти даже в их признаниях и обещаниях друг другу.
- Ты в своем уме, amatus, можешь мне поверить, - тихо проговорил он, по-прежнему не выпуская Йена из рук. - Обезумевший маг вел бы себя сейчас совсем иначе. Ты молодец, ты сильный, теперь нужно только выбраться отсюда, отогнать даже воспоминания об иллюзиях и отдохнуть, - Дориан невольно крепче прижал к себе Йена, а потом прибавил, почти касаясь губами заостренного уха: - Мои кошмары тоже были о тебе, и, кажется, я никогда не чувствовал себя таким счастливым, как когда они развеялись. Когда мне хватило сил их развеять, - он жестко усмехнулся. - И думаю, вдвоем нам наверняка хватит сил, чтобы выпутаться прежде, чем начнется новое представление, - Дориан отстранился, огляделся, прикидывая, как быть дальше, но еще до того, как он принял какое-то решение, стало почти физически ощутимо присутствие кого-то третьего.
  Невозможно было не насторожиться, и Дориан весь подобрался, готовясь лицом к лицу встретиться с демоном, однако то, что предстало его взгляду, ничем не напоминало о демонической силе: пятно света, сперва едва мерцавшее, потом засветившееся сильнее, ярче, разогнало туман и теперь приближалось к ним. Существо источало спокойную, мягкую силу, которую сложно было не распознать как благую, и только привычка к осмотрительности в Тени заставляла Дориана пока что осторожничать.
- Нет, amatus, это не демон, - улыбнувшись откликнулся Дориан и мягко коснулся руки Йена, чтобы успокоить. - Это кое-что другое. Кое-кто, - он осторожно шагнул навстречу световому пятну, вслушиваясь в доносившийся из него голос.
  Итак, они привлекли внимание духа, вот только чем? Верой друг в друга? Кто может отозваться на такое? Вера как таковая? Сострадание? Надежда? Все это близко, и в то же время чутье подсказывало ему, что все это не то.
  Между тем, пока он размышлял, дух, явно стремясь помочь, сменил облик и вместо помощи только окончательно обескуражил тех, кому пришел на выручку. Может быть, Дориан и не так потерялся, как Йен, однако озадаче он все-таки был и прежде чем опомниться, несколько раз самым глупым образом моргнул. Встряхнувшись, он все-таки взял себя в руки и сперва обернулся к Йену.
- Это не Андреас, - мягко отозвался он, а потом снова посмотрел на духа. - Это... возможно, это наш спаситель. Если опыт и чутье меня не обманывают, это благой дух, amatus. Его не нужно бояться и с ним точно не нужно бороться. Я ведь прав? - Дориан обернулся к "Андреасу" и не сдержал улыбки при виде знакомого лица: - Ты здесь не для того, чтобы причинить вред моему возлюбленному или мне? Мы можем надеяться на твою помощь? - Дориан был мягок и почтителен, а еще ему почему-то интуитивно казалось, что само это слово, "возлюбленный", должно духу понравиться.

Йен зашипел, как рассерженный кот, и Дориан, не сдержав усмешки, обнял его за плечи, притянул к себе и крепко обнял.
- Ну что ты, как бы я посмел, - негромко отозвался он, обращаясь к любовнику, но не сводя глаз с духа. - Ни на шаг! Ни в коем случае! - и объятие стало еще теснее и крепче.
  Присутствие духа оказывало на него странное воздействие: настраивало на совершенно неожиданный после всего пережитого игривый лад, заставляло улыбаться, наполняло непривычной, удивительно приятной легкостью. Всему этому совершенно не хотелось сопротивляться, и Дориан шел за своими ощущениями с таким чувством, будто ступал по ярко освещенной весенним солнцем дороге.
  Вторя знакомому мелодичному смеху Тревельяна он рассмеялся и мягко погладил Йена по плечу, а потом откликнулся:
- Это самое верное выражение его любви, - он лукаво сощурился на долийца. - Сильнее нет и, наверное, не будет. - Да и вряд ли мне какое-то другое нужно, - это было сказано чуть серьезнее, однако настоящая серьезность к Дориану по-прежнему не возвращалась: его словно покачивала приятная, тепла волна, и он невольно ловил себя на том, что чувствует себя в Тени так уютно и спокойно, как, пожалуй, никогда прежде. - Ему нет нужды это делать, amatus, - негромко отозвался он на вопрос смущенного Йена и хотел было уже начать объяснять суть происходящего, когда "Андреас" опередил его и заговорил сам.
  Дух лукаво - и так знакомо! - улыбался, говорил, рассуждал о своих наблюдениях, а Дориан слушал и ловил себя на том, что старается и никак не может поймать за хвост какую-то важную мысль. Кто же все-таких теневой собеседник? Казалось, еще немного - и разгадка найдется. "Вера друг в друга", "возлюбленный", "все, что важно, включая любовь". Ну, конечно! Любовь - вот о чем он говорит чаще всего, вот что ему больше всего интересно.
  Это была теплая, лестная и в то же время неожиданно смущающая мысль. Неужели их взаимное чувство таково, что способно даже привлечь обитателя Тени? Неужели им хватило этого, чтобы найти покровителя в такой момент? Дориан опустил было взгляд, охваченный удивительно сильными чувствами, и только тут сообразил, что Йен уже успел достаточно осмелеть не только до того, чтобы повести с их потенциальным спасителем диалог, но и вскинуться на него.
- Amatus, подожди, - Дориан предостерегающе сжал плечо Йена. - Тень живет по другим законам, духи не приходят на помощь просто так. Они все видят иначе, и нас, своих гостей, тоже, их нельзя судить по обычным законам. Я все тебе потом объясню, если захочешь, - Дориан обернулся к духу и улыбнулся ему, словно старому другу: - Ты прав, мы и в самом деле справлялись. Во всяком случае, справились с тем, чтобы развеять мороки и найти друг друга. Но ведь это не все: нам нужно выбраться отсюда, вернуться к себе, в недремлющий мир, а мы уже так устали, гораздо больше, чем Страх, и найти обратную дорогу может стоить дорого. Ты не согласишься показать нам обратный путь? Мы можем просить о помощи духа Любви? - Дориан не удержался от теплой, непривычно светлой улыбки, на которую обычно бывал способен разве что с Йеном. Он не был вполне уверен, что понял правильно, но почему бы не поддаться игривому настроению и в этом и не попытаться угадать?