Прошел почти месяц с тех пор, как они с Йеном окончательно сошлись, стали вместе и начали делить на двоих не только мысли и чувства, но и постель. Дориан, привыкший выпроваживать любовников прежде, чем они станут скучными или назойливыми, не терпевший, когда кто-то прикасается без разрешения к его вещам, бесцеремонно перекладывает или переставляет их, и прямо-таки ненавидевший, чтобы отнимали его время, досаждали ему разговорами, когда он хотел помолчать, и, уж тем более, укладывались рядом с ним спать, мешая и занимая его пространство, тот самый Дориан удивительно легко привык к присутствию своего долийца у себя в комнате.
  Странное дело, Йен ему совершенно ничем не мешал. Нисколько не сердило, если он прикасался к вещам или книгам, казалась увлекательной каждая тема, которую он заводил, а время, потраченное на более важные вещи, чем разговоры, и вовсе казалось блаженством. Как-то незаметно выяснилось, что любовник, оставшийся на ночь в постели - не противная помеха, а нечто удивительно умиротворяющее, и его присутствие само по себе способно придать сил. Йен пах ветром и лесными травами, даже сейчас, зимой, Дориан вдыхал этот запах по ночам и за время долгой и напряженной поездки успел донельзя соскучиться по нему.
  Сейчас, в предутреннем полусне, казалось, что аромат трав в комнате, убаюкивает и не дает проснуться. Иллюзия была чудесной, но развеялась, как только рядом раздался тихий, будто бы болезненный вскрик, а потом под ребро вонзился острый локоть. Дориан вздрогнул всем телом и проснулся. А проснувшись, встревоженно нахмурился: Йен так и метался во сне, не мог, похоже, проснуться и явно был во власти какого-то тяжелого кошмара.
  Придвинувшись ближе к любовнику, Дориан накинул ему на плечи сползшее было одеяло, обнял, чтобы успокоить, а потом мягко встряхнул.
- Йен, - негромко позвал он. - Йен, проснись. Давай же, просыпайся, уже утро, солнце взошло, - после короткой паузы Дориан чуть громче прибавил: - И я здесь, я рядом, - сам он непременно вырвался бы на такой отклик из любого кошмара, особенно после долгой разлуки. Бросив взгляд в окно на поднимающееся над горами солнце, Дориан слегка улыбнулся: славный будет день, надо только сбросить обрывки сна.

Мало ли на свете кошмаров? Йен многое повидал и пережил, его память хранит множество образов настолько жутких, что кого-то послабее они могли бы заставить вовсе помутиться рассудком, и Дориана огорчало, но совсем не удивляло, что любовника могут одолевать кошмары один другого страшнее. И все-таки он предположить не мог, кто именно является долийцу во сне и что заставляет его переживать, не мог, а потому сочувствовал, но по-настоящему не тревожился.
  Когда Йен забился у него в руках, Дориан слегка ослабил объятие, а потом мягко, успокаивающе улыбнулся любовнику.
- Да, amatus, это я, - негромко откликнулся он и тут же солгал: - Все в порядке, я уже не спал, - он слегка отодвинулся, чтобы дать Йену, которому явно было жарко, подальше откинуть одеяло и вздохнуть свободнее, хотел вернуться к незначащей утренней болтовне, а потом осторожно расспросить Йена о снах, но тот заговорил сам - и Дориан так и замер, услышав его слова.
  Проведенный в Коракавусе ритуал освобождения древней сущности, принадлежавший эльфу-бунтовщику, прекрасно ему помнился. И тогда, и сейчас Дориан считал, что Йен имеет на него все основания и поступает, как должно, вот только это совсем не отменяло тайной, смутной тревоги из-за случившегося. Мысли о том, чем это может обернуться для долийца, возвращались снова и снова, и отмахнуться от того, чего может стоить смертному вот такое прикосновение к чужой сущности, не получалось. Сейчас, услышав "Я снова видел Галлуса... точнее был им", Дориан метнул на Йена внимательный, пристальный взгляд, а потом стал напряженно всматриваться в него, будто хотел разглядеть в его лице, в выражении глаз нечто новое.
  Между тем, рассказ о древних временах нисколько не способствовал сосредоточенности и плодотворным размышлениям: от слов Йена становилось больно, а еще почему-то совестно, словно это сам Дориан был хозяином Галлуса, обманувшим своего гладиатора, он же был тюремщиком, истязавшим его в Коракавусе, и магистром, отнявшим у него душу. И мало утешения приносили попытки убедить себя в том, что он непричастен к грехам своих предков и не в ответе за них.
  Все еще болезненно хмурясь, Дориан прошелся ладонью по лицу, покачал головой.
- Дыхание Создателя, какая жестокая судьба, - тихо проговорил он, не глядя на Йена. - Империя никогда не отличалась милосердием к проигравшим, но отнять у кого-то душу... Похоже, Ревас... - назвать погибшего раба именем на тевине не повернулся язык, - немало крови им попортил. Думаю, они и боялись его, и хотели придумать как можно более жестокое наказание. Мало что может быть хуже этого, - Дориан передернул плечами, как будто примерил этот кошмар на себя, а теперь попытался его отогнать. Тяжело вздохнув, он сел на кровати и уставился на узоры орлесианского ковра, которым теперь был застлан пол спальни, чтобы хоть немного справиться с вечным южным холодом.
  Последний вопрос хлестнул болезненно, как плеть. Захотелось объясниться и оправдаться, найти слова, рассказать как можно красочнее насколько изменилась Империя, насколько стала непохожа на себя саму во времена богов-драконов. Но разве его спрашивали о переменах? И разве сами перемены, даже те, которые есть, отменяют все, что еще остается им всем в наследство от Древней Эры? И, наконец, разве его кто-то просил побыть защитником?
  Рассердившись на себя за малодушие, Дориан поднял голову и взглянул Йену в глаза.
- Что именно происходит? - тихо спросил он. - О чем ты спрашиваешь? Бывают ли в Тевинтере восстания рабов? Да, конечно, хоть и не слишком часто. Их подавляют, обычно довольно жестоко, а зачинщиков и предводителей казнят, показательно или тихо, в зависимости от того, что покажется выгоднее. Истязают ли рабов? Да, конечно, все зависит только от характера хозяина. Убивают ли их для магических ритуалов? Да, конечно, если хозяин - маг крови, и ему нужна сила, - Дориан хотел усмехнуться, но только болезненно скривил губы. - Отнимают ли у рабов души? Не знаю, никогда о таком не слышал, но, возможно только потому что не интересовался, - усмешка все-таки прозвучала, невеселая и какая-то судорожная. Дориан снова смотрел Йену в глаза: - Тевинтер изменился во многом, amatus, но, боюсь, не в том, что касается рабства, - а вот теперь взгляд снова пришлось отвести: опять вернулось мерзкое чувство, что он исповедуется в чем-то, в существовании чего повинен лично.

Когда Йен обнял его, Дориан испытал вспышку облегчения. Хотелось думать, что у этого простого жеста одно-единственное значение, и он понимает его правильно: они по-прежнему вместе, все так же близки, услышанное все еще не отвращает от него взыскательного и строгого долийца. Безотчетно коснувшись висевшего на шее знака Силейз, который он не снимал с тех пор, как получил в подарок, Дориан подался ближе к любовнику: вот так, без слов, выражать благодарность оказалось проще.
  А потом благодарность сменилась отчаянной, совершенно неуместной в этом разговоре радостью: Йен говорил о поездке в Тевинтер. Значит, он не уйдет! Не разорвет все связи, как только война закончится, не исчезнет, не умчится к сородичам! Или, по крайней мере, не сделает всего этого сразу, даст ему хотя бы немного времени на прощание. Одно это прибавляло желания жить, даже несмотря на невеселые мысли о том, каково им двоим будет смотреть в глаза друг другу там, в Империи, где все будет иначе, чем здесь, а Йен увидит все, о чем сейчас говорит. И, какой бы горькой иронией это ни отдавало, возможно, именно помощь тевинтерца поможет ему получить от этих разговоров хоть что-то, кроме непонимания, страха, подозрений, а то и почтительного "да, мессир Лавеллан". Что до перемен, то, если они и правда реальны, то, может быть, их стоит добиваться вместе?.. Мысль, пугающая своей непривычностью и одновременно донельзя желанная.
- Да, поедем со мной, - Дориан снова смотрел Йену в глаза, и в его голосе отчетливо звучало страстное желание, чтобы долиец согласился. - Я помогу тебе увидеть все, что захочешь, обещаю. Покажу то, что не слишком любят показывать иностранцам, а уж долийцы и вовсе вряд ли видели подобное в реальности. А что до влияния... - он слабо улыбнулся, поднимая на Йена взгляд. - Ты не прав. Ты уже влияешь, разве ты не видишь? На меня. Я был другим человеком до тебя, и речь сейчас далеко не о чувствах, - пальцы снова погладили истертый символ Силейз. - Повлияешь и на них, для начала хотя бы расскажешь о другой жизни, - представлять то, какими могут быть последствия такого рассказа было почти страшно, но Дориан уже ступил на эту дорогу, и обратного пути не хотел и не видел.
  Новые вопросы заставили недавнюю радость притихнуть. Теперь это было уже не об Империи - о нем самом, и еще никогда Дориану так отчаянно не хотелось лгать. Никто его не уличит, и, расписывая милосердие и просвещенность семейства Павус, он покривит душой совсем немного, так разве же нельзя позволить себе это? Нахмурившись, Дориан тряхнул головой и заторопился ответить прежде, чем искушение возьмет свое:
- Смотря о чем ты спрашиваешь, - он снова смотрел Йену в лицо и говорил так обстоятельно, как будто вознамерился специально их обоих помучить. - Я не люблю жестокость и с рабами обычно обращался примерно так, как здесь обращаюсь со слугами. В нашей семье никогда не были в ходу унизительные игры с ними или жестокие наказания в качестве развлечения. Отец всегда считал, что это ниже достоинства альтуса, и меня научил тому же. Бил ли я кого-нибудь? Я никогда не размахивал плетью, чтобы привести к порядку и примерно наказать, но ударить того, кто сделал мне больно во время утреннего туалета и подвернулся под горячую руку, мог. Использовал ли? - захотелось отвести глаза и Дориан нахмурился, а потом криво улыбнулся: - Если ты спрашиваешь, спал ли я с рабами, то да. Конечно. И не считал это чем-то особенным, - а вот теперь он все-таки отвел взгляд, потом поднялся на ноги и, мягко вывернувшись из объятий, отошел к окну.
  Все равно что быть на суде и со страхом ждать приговора. В качестве защитника - только древняя гордость альтуса, но у нее не находится аргументов, и никто ее не слушает.

Дориан смотрел на яркое зимнее солнце - такое бывает только в горах - поднимавшееся высоко в холодное, чистое небо, и ждал ответа Йена, как ждут удара, напряженно и будто готовясь к боли. Он словно уже слышал, как долиец гонит его прочь из собственной комнаты совсем как в день, когда они поссорились, казалось бы, навсегда. Только в этот раз это и в самом деле будет навсегда: у всех есть свой предел, и переступить через услышанное, не потеряв себя, Йен просто не сможет и сейчас скажет об этом со всей присущей ему прямотой. Дориан, сощурившись, всмотрелся в слепящие белизной горные вершины, словно так можно было отвлечься от того, что предстояло, и невольно вздрогнул, когда услышал голос долийца: тот торопил его и говорил о донельзя будничных вещах, как будто и не было только что мучительного для обоих разговора. Получается, казнь откладывается? Если так, можно еще попытаться ее избежать. Глубоко вздохнув, Дориан, наконец, оторвался от созерцания горного пейзажа и обернулся.
- Да, поторопимся, - он слабо улыбнулся и, шагнув к сундуку, принялся искать подходящую одежду. - И все-таки стоило, - это было сказано после короткой паузы, но прозвучало твердо. - Нам надо об этом говорить, - Дориан поднял голову, ловя взгляд Йена. - Нам придется. Мы ведь теперь вместе, так, amatus? Я не хочу делать вид, что у меня не было жизни до Инквизиции и встречи с тобой, а ты должен знать, какой она была и с кем ты теперь. И уже зная, решать все остальное, - отрывисто закончил он, выудил, наконец, из сундука темно-красную мантию тонкого сукна и черные штаны и принялся одеваться.
  Во всем этом разговоре труднее всего было не заставлять себя говорить и даже не подбирать слова, а не отводить взгляд, смотреть собеседнику в глаза. Когда Йен шагнул ближе к нему, Дориан приготовился снова сделать над собой усилие, но в этот раз все оказалось удивительно просто. Улыбнувшись, он посмотрел любовнику в лицо и покачал головой:
- Нет. По-прежнему не было бы, - Дориан беззвучно, мягко усмехнулся и легко коснулся волос Йена. - Помнишь, я сказал, что был другим человеком до тебя? Так вот: все, что будет теперь со мной в Империи, будет уже в другое, новое время. На всем будет твой след. Так что никаких "по-прежнему" не может быть. А теперь давай и правда поспешим, я хочу увидеть это место, - Дориан подхватил с кресла теплый плащ, всем своим видом демонстрируя, что готов в дорогу.
  Почему-то теперь от тяжести, еще несколько минут назад сковывавшей душу, не осталось и следа. Дориану даже дышалось легче, и он был склонен считать, что откровенность этого тяжелого разговора - не последняя тому причина.

Несмотря на то, что южные морозы и пронизывающие ветра досаждали Дориану чем дальше, тем больше, предстоящей вылазки в Теринфаль он ждал и хотел. Во-первых, это был шанс хоть немного больше узнать о красном лириуме, первое знакомство с которым, еще в Редклифе, не удавалось забыть до сих пор, во-вторых, в цитадели, возможно, остались и хоть какие-то ключи к разгадке того, чем на самом деле является Корифей, и, наконец, в-третьих, эта поездка стала первой совместной с Йеном после Коракавуса. Многое случилось за прошедшее время, многое было сказано, что-то осталось позади, что-то - необратимо изменилось, и возможность теперь снова вместе заняться делом, общими усилиями решать головоломки или даже ввязаться в схватку, казалась отрадной. Даже присутствие отряда не мешало Дориану чувствовать себя так, будто они с Йеном только вдвоем, и большую часть времени проводить с долийцем, отвлекаясь время от времени только на отчеты разведчиков.
  Пасмурные зимние дни были к путникам не слишком приветливы и быстро клонились к закату, ехать в сумерках под холодным ветром не осмелился бы никто, поэтому двигался отряд медленно. После длинных ночлегов тяжело было просыпаться, еще тяжелее - заставлять себя встряхиваться и снова садиться в седло, но Дориан подстегивал себя и по-прежнему держался за мысль, что это того стоит. Тем не менее, когда впереди показались, наконец, башни цитадели, он невольно вздохнул с облегчением и, улыбнувшись, повернулся к Йену.
  Долиец, впрочем, явно не был настроен расточать улыбки. Проследив за его недобрым взглядом, Дориан увидел Фейнриэля, с которого ледяной ветер так и рвал плащ, и понимающе вздохнул: вряд ли после всего, что было в Коракавусе, Йен сменит гнев на милость, ждать этого было бы нелепо. Тем сильнее была необходимость объясниться.
- Не казнили, - Дориан понизил голос следом за Йеном. - Так решил Андреас. У него были на то причины: Фейнриэль присоединился к венатори не по своей воле, и, полагаю, Андреасу это стало известно. Думаю, теперь он работает на Инквизицию, и явно под присмотром, не зря же с нами солдаты и храмовник. Второй, Сэрбис, видимо, чем-то полезен и, наверное, тоже уже приставлен к делу, - Дориан погладил коня по шее, потом, улыбнувшись, поднял взгляд на Йена: - Я не просил за него. Был слишком занят нашим с тобой разладом, суд прошел, пока я пьянствовал. Ты решил, что я захочу его выручить, потому что уже спас в Западном Пределе? - конь фыркал и торопился вперед, и Дориан сдержал его не желая пока спешить в голову отряда.

Нельзя сказать, что мысли, высказанные сейчас Йеном, не приходили Дориану в голову, наоборот: они посещали его даже чаще, чем хотелось бы. Он хорошо помнил, что творилось в Вирантиуме перед его отъездом, не забыл и шок, пережитый при встрече с учителем, не расстался до сих пор и с назойливым тайным страхом однажды столкнуться в бою лицом к лицу с одним из своих друзей или знакомых. Фейнриэль своим появлением в той схватке в Западном Пределе почти оправдал этот страх, и хотя история, рассказанная им о магистре Альбинии и о своем бедственном положении, звучала правдоподобно, подозрения нет-нет, да и возвращались к Дориану, будто пронырливая змея в дом вползала. От них было порой непросто отделаться, а склонный к издевкам внутренний голос то и дело шептал: "А что, если все вы - легковерные простаки? А что, если вы позволили разгуливать рядом с собой на свободе злонамеренному живому оружию? Или не злонамеренному, но всецело подконтрольному врагу?" Слова Йена словно заново подняли темный ил со дна, и Дориан невольно нахмурился.
- Думаю, - отозвался он, стараясь говорить ровно, и все же в голосе прозвучало меньше уверенности, чем хотелось бы. - Многие сказали бы именно так и сделали бы все, чтобы им поверили. Не думай, что меня совсем не одолевают сомнения, - Дориан обернулся к Йену. - Но все-таки у меня есть причины считать, что эти подозрения неоправданны: во-первых, Фейнриэль, которого я знал прежде, не связался бы с венатори, если бы они не принудили или не запугали его, во-вторых, я склонен доверять Андреасу и его решениям, а ведь это он решил, что и Фейнриэль, и этот второй, Сэрбис, будут полезнее на свободе. Раз решил, значит, наверное, видит в этом какой-то смысл. Посмотрим, как все обернется, - Дориан уже хотел было примирительно улыбнуться Йену, но так и замер в седле, когда услышал его ответ: резкость тона почти озадачивала.
  Несколько секунд Дориан ехал молча, осмысливая услышанное. Столько всего случилось с конца Кассуса, а Йен все еще помнит, что он тогда сказал? И не только помнит, а всерьез недоволен, сердится из-за этого? Неужели, несмотря на все, что есть между ними, это ревность, причем к случайному встречному?
- Amatus, - осторожно заговорил Дориан, стараясь заглянуть долийцу в лицо, - ты что, ревнуешь? К Фейнриэлю? - на его губах появилась легкая, чуть лукавая улыбка, однако Дориан быстро спохватился и поспешил согнать ее. - Послушай, то, что мы "пережили вместе", так далеко от любовной связи, как созвездие Фульменос от земли, - Дориан все же усмехнулся. - Лет шесть назад один ученый умудрился протащить демона в Круг Минратоса, это обернулось появлением одержимых и жертвами, а мы с Фейнриэлем случайно с этим демоном столкнулись и сумели убить его - вот и вся история. Потом еще общались и переписывались время от времени, но я никогда не думал о нем в этом смысле. Уверен, и он обо мне тоже, - Дориан негромко хмыкнул: - Он же был правильным тихим южанином и воспитанником правильного ученого, с головой погруженного науку. В общем, ничего, что стоило бы твоей ревности и размышлений. Хотя... - он наклонился с седла к уху Лавеллана: - ...мне это льстит безмерно, - и Дориан нисколько не лгал: это было приятно, лестно и делало лучше даже холодный зимний день.

Прежде Дориана ревновали часто. Кто-то выражал это агрессивно, кто-то начинал заискивать, кто-то пытался сдержать свои чувства и просто продемонстрировать, что во всем многократно превосходит соперников, но какими бы проявления ревности ни были, вспыльчивого, переменчивого и болезненно независимого Павуса они по большей части раздражали и заставляли сторониться того, кто позволил себе хоть какое-то посягательство на его свободу и право выбора. С Йеном, к немалому удивлению Дориана, все было иначе: долиец ревновал - и его хотелось провоцировать снова и снова и наслаждаться этими яркими вспышками.
  "Создатель, да я сам на себя непохож!" - эта мысль должна была бы насторожить, но и она не согнала с лица Дориана довольную широкую улыбку.
- Какой "такой"? - самым что ни на есть невинным тоном поинтересовался он, лукаво щурясь. - Фейнриэль хорош, безусловно, хорош, Создатель был очень щедр к нему по части внешности, - проговорил Дориан со знанием дела, а потом, бросив взгляд на Йена, тихо усмехнулся и прибавил чуть тише: - Впрочем, знаешь, мне кажется, тут не обошлось без влияния эльфийской крови: она добавляет очарования даже полукровкам, что уж говорить о тех, в чьих венах нет никаких примесей, - он снова говорил почти на ухо Йену. - Так что даже будь ты даже еще более неуступчив, я не отстал бы, пока не совратил тебя. Это пока лучшее, чего мне удалось добиться на Юге, - Дориан смотрел на долийца смеющимся взглядом. - И прошу тебя, никогда не учись делиться, иначе я буду так безутешен, что даже не стану сопротивляться чужим попыткам претендовать на меня, - он вздохнул с деланной печалью, а потом, отбросив шутливый тон, посмотрел в сторону цитадели и опередившего их отряда. - Едем, в самом деле, до ворот не больше лиги. Не дадим храмовнику повода ворчать, - и Дориан пришпорил коня.

  Обезлюдевший Теринфаль производил угнетающее впечатление: мертвая крепость под густым снежным покрывалом смотрела на незваных гостей крохотными глазами-бойницами, будто затаила недоброе и не ворота открывала - расставляла ловушку. Въезжая под замковую решетку, Дориан мысленно выругал себя за излишнюю впечатлительность и высоко вскинул голову: это обычная вылазка, из самых простых, смешно давать волю таким чувствам.
  Когда отряд спешился, было принято решение разделиться с тем, чтобы одна группа обследовала западное крыло замка, другая - меньшее, восточное, и центральную башню. Дориан, привыкший с изрядным апломбом вмешиваться в принятие решений, попросил отправить с ним нескольких магов и оставить при нем Лавеллана и взял на себя восточное крыло.
- Ну что ж, - Дориан оглянулся на своих спутников и ободряюще улыбнулся им. - Нам не предстоит никаких чудес или подвигов, но все-таки прошу всех быть предельно собранными и сосредоточенными. И будьте осторожны: дрянь, с которой мы встретимся, даже опаснее, чем о ней болтают. Идемте, - он поудобнее перехватил посох и зашагал ко входу в восточную галерею. Теринфаль был по-прежнему тих.

Отредактировано Дориан Павус (18-08-2016 22:22)

Статуи, украшавшие Теринфаль, казалось, смотрели на непрошеных гостей сумрачно, осуждающе, будто хотели недобрыми и одновременно взыскательными взглядами пробудить в них раскаяние, поселить чувство ничтожности и беспомощности перед лицом воинствующей Церкви. Как бы ни хотелось Дориану отмахнуться от этих странных ощущений, он против воли чувствовал тревогу, смутное беспокойство, подавлять которое помогали только гордость да врожденное чувство противоречия.
  "Мне просто нужно побыстрее заняться делом. Всем нам."
  Он ободряюще улыбнулся ближайшему разведчику, старому знакомцу, которого запомнил еще по Западному Пределу, и переступил порог, как только солдаты с усилием распахнули тяжелые двустворчатые двери.
  Внутри оказалось неестественно тихо, будто кто-то набросил на вошедших плотное, густое покрывало, и оно разом заглушило все звуки, лишило голоса и людей, и самое эхо. Пахло опасностью, смутной, пока неясной и оттого вдвойне более пугающей. Первым вспыхнуло инстинктивное желание отступить, убраться прочь, вторым - отмахнуться от собственных ощущений, списать их снова на излишнюю впечатлительность, или на влияние красного лириума, который, возможно, "слышен" уже отсюда. Дориан справился с собой, оглянулся в поисках Йена - стало уже по-своему привычным в первую очередь советоваться именно с ним - встретился с долийцем взглядом, сделал к нему шаг, а в следующую секунду все вокруг вспыхнуло неестественно ярким зеленым сиянием, голову пронзила тонкая, острая боль, а потом пол ушел из-под ног, и мир померк.

  Тонувший в полумраке коридор, по которому шел Йен, был напоен запахами черного лотоса и шипа дракона, а у двери, из-за которой доносились голоса, аромат стал особенно густым и тяжелым, в комнате, похоже, жгли благовония. В ответ на негромкий оклик все на мгновение стихло, потом послышались шаги, и дверь перед Йеном распахнулась. На пороге стоял смуглый эльф не старше самого Лавеллана, довольно высокий, с длинными темно- рыжими волосами, перевитыми золотистыми нитями, с глазами, густо накрашенными изумрудными тенями. Эльф улыбался, вот только одними губами: его взгляд был безрадостен и пуст. Взяв Йена за руку, он потянул его за собой в комнату:
- Идем же, идем скорее, - проговорил он, а потом прибавил тише: - Хозяин не любит ждать, особенно новеньких и в плохие дни.
  Комната, в которую рыжий тащил Йена за собой, оказалась не то спальней, не то чем-то вроде гостиной: мебель черного дерева, тяжелые золотистые драпировки, изящный треножник, источавший аромат благовоний. Окна были распахнуты в сад, но прохлады это не приносило.
  Человека, растянувшегося на невысокой кушетке, Йен не мог не узнать. Дориан не поднялся ему навстречу, но переменил позу, оттолкнув от себя темноглазого юношу с длинной косой, по виду ривейни. В глазах у "хозяина" только слепой не разглядел бы тень дурмана кровавого лотоса и недобрый голод.
- Я боялся, что ты меня покинешь, - негромко проговорил он, усмехаясь и на северный лад растягивая слова. - И решил, что нужно помочь тебе не покидать меня никогда: благодаря моим людям ты здесь и здесь и останешься. Иди сюда, amatus, я скучал, - Дориан призывно протянул руку, и его голос дрогнул, как это обычно бывало, когда Йен будил в нем желание.

Яростное шипение долийца будто отдалось в каждом углу комнаты, и расслабленная, ленивая тишина превратилась в напряженную, полную чужого страха. Испуганно опрянул в сторону рыжий эльф, прижимая руку к губам и сведя плечи, словно в ожидании удара, шарахнулся прочь, в тень, темноглазый юноша, до того так и льнувший к Дориану, и оба они смотрели то на безрассудного долийца, позволившего себе самоубийственную непочтительность, то на хозяина, глаза которого, до того полные похоти и слегка усталой неги, теперь прямо-таки метали молнии.
- Став. Одной. Из них? - с расстановкой произнес Дориан, а потом хлестко, зло рассмеялся, одним движением поднялся на ноги и, шагнув следом за Йеном, схватил его за волосы и с силой рванул к себе: - А ты разве забыл, что ты и есть одна из них? С того самого момента, как переступил порог этого дома, - он с силой толкнул долийца вглубь комнаты и надвинулся на него. - Ты разве забыл, что ты теперь мой, душой и телом, и не потому что что-то там для себя решил, а потому что так хочу я, и так теперь будет? - он снова рассмеялся. - Помнишь, как ты отвернулся от просьб вернуться к своему клану и пожелал отправиться в Империю, ко мне, пусть и на время? Чтобы не разлучаться, - последние слова Дориан протянул с нарочитой, наигранной нежностью. - Ты и отправился. А я принял меры, чтобы "на время" превратилось в "навсегда". За выбор, да и за предательство всегда надо платить, верно, amatus? - губы Дориана изогнулись в недоброй, насмешливой улыбке, а руки скользнули по телу Йена собственническим, хозяйским движением. Он подался ближе. - Но не волнуйся, - голос упал почти до шепота, - я позабочусь о том, чтобы тебе по-прежнему нравилось расплачиваться. Тебе ведь всегда нравилось слушаться, понравится и сейчас. Слушаться меня гораздо приятнее, чем какого-нибудь надсмотрщика или евнуха-дрессировщика, - Дориан тихо рассмеялся и потянулся целовать свою добычу.
  В комнате будто стало еще жарче, еще более душно, курильница для благовоний исходила тяжелым мускусным ароматом, и ни голосов, ни звуком не было в удушающей тишине.