Ниаллу всегда казалось - и за время связи с принцем это чувство только усилилось - что если хочешь сделать кого-то своим, надо показать ему свою силу и власть, отметить его "личным клеймом", присвоить. Сейчас казалось удивительным, прямо-таки невероятным, что может быть иначе, потому что острая щемящая нежность, которую давал ему Оливер, обезоруживала и подталкивала открываться и отдаваться сильнее, чем любая властность или грубость. Руки, проникавшие в тело Ниалла, ласкавшие, прикасавшиеся удивительно мягко и бережно, будто держали тонкую нить, превратившуюся для юноши в крепкий поводок, от которого совсем не хотелось избавляться. Он тихо, прерывисто вздохнул, отзываясь на слова Оливера, и снова негромко, почти беззвучно, подал голос:
- Хочу... - дыхание сбилось, он лихорадочно облизнул губы, -...быть с тобой, - а потом встретился с любовником глазами и больше уже не отводил взгляд от его лица.
  Когда Оливер подался к нему всем телом, Ниалл сильно вздрогнул от напряжения и нетерпения, а потом обнял его еще крепче, хотел притянуть вплотную к себе, но так и замер, широко распахнув глаза и слегка улыбаясь непривычно открытой, мягкой улыбкой. Вышло до того растерянно и по-мальчишески, что впору бы испугаться, но страхам места не было, очень уж нелепыми они сейчас казались.
- Оливер... - в который уже раз за эту ночь тихо выдохнул Ниалл и коротко, хрипло вскрикнул, когда любовник вошел в него.
  На секунду показалось, что замолкнуть и вовсе не получится, до того хотелось отвечать стонами и вскриками на каждое движение, но Оливер втянул его в поцелуй, и дыхания хватило только на слабый судорожный вздох. А потом этот поцелуй, движения любовника, сильные, но совсем не грубые, и отклик собственного тело, так и подававшегося навстречу, заслонили все на свете. Ни внешнего мира, ни других людей, ни опасностей и забот, которые они порождают, ни того, кем снова придется быть уже когда наступит рассвет - ничего не осталось, кроме возможности быть вместе и длить и длить эту близость, сколько получится. Сколько будет дано. Сколько удастся урвать у времени и у мира.
  Обняв Оливера руками и ногами и до невозможности тесно прижав его к себе, Ниалл застонал в голос, а потом собственным стоном задохнулся.

Ниалл привык думать, что он достаточно силен и очень вынослив, и что-что, а постельные утехи точно не могут довести его до такого сердцебиения, когда горячо в груди, кровь стучит в висках и, кажется, еще немного - и перед глазами навсегда потемнеет. Сейчас казалось, будто дыхания вот-вот не хватит, а сердце попросту разорвется, не выдержит такого отчаянного ритма, и мысль об этом была реальной, но отчего-то совсем не была страшной. Ему ведь так хорошо, как еще никогда не было и уже никогда не будет, он принадлежит любовнику больше, чем когда-либо, так что за беда, если здесь и сейчас все и кончится? Не страшно ведь отдавать Создателю душу в такую минуту, минуты лучше может и не быть.
  Дикие мысли, непривычные и совсем несвойственные ему, откуда бы вообще сейчас взяться мыслям? В другое время Ниаллу стало бы неловко, он поспешил бы вернуться к реальности, сосредоточиться только на удовольствии, но сегодня все было до того неправильно и странно, что обуздывать себя не хотелось. Пусть все идет, как идет.
  Он прижался к Оливеру еще теснее, всем телом отвечая его движениям, заглянул ему в глаза, вздохнул, прерывисто и судорожно, и принялся откликаться на каждый толчок быстрыми, легкими поцелуями. Губы любовника казались солоноватыми и от этого еще сильнее хотелось пробовать на вкус.
  Тихие слова Оливера заставили отозваться волной приятной дрожи. Ниалл коротко, почти беззвучно рассмеялся и опять потянулся ближе.
- Твой, - послушно согласился он и прибавил слегка бессвязно: - Так и буду теперь твой... - и надо было бы испугаться или устыдиться собственной болтливости, но какие сейчас страх или стыд?
  Ниалл до предела крепко обхватил любовника за шею, а потом запрокинул голову, выгибаясь, и зашелся отчаянным долгим стоном, полным наслаждения и, наверное, слышным, и в каждом уголке дома, и даже за его пределами. Никогда еще ему не было настолько наплевать, кто его слышит, что о нем думает, и чем это все обернется наутро. Ничто не имело значения, кроме близости Оливера, возможности чувствовать его, целиком впитывать удовольствие, которое он давал, и тонуть с головой.

Нервы были напряжены, все чувства до предела обострены, и ответ на метку, оставленную на шее, Ниалл вздрогнул, а потом пронзительно, хрипло вскрикнул, будто от сильной боли. На краю сознания мелькнула короткая мысль: высоко, почти под челюстью, будет заметно. И почти сразу вслед за ней вспыхнула другая, яростная, почти злая: плевать, пускай видят, пусть смотрит, кто хочет, и что угодно думает! Длинные языки скоро станут короче, но о том, как именно это произойдет, он подумает, когда рассветет, сейчас время совсем не для этого.
  Слепо перебирая пальцами волосы любовника, Ниалл то выгибался дугой, то просто закрывал глаза и сильно запрокидывал голову, то наоборот тянулся Оливеру навстречу и жадно, лихорадочно всматривался ему в лицо. И всякий раз на каждое новое его движение отзывался коротким хриплым вскриком. Вернулось чувство, что он существует только пока принадлежит любовнику, и пока тот прикасается к нему, и Ниалл прижимался отчаянно тесно, словно доказательств собственного существования искал и требовал.
- Так хорошо!.. - совсем не помня себя, простонал Ниалл, когда Оливер прошелся ладонью по его телу. Получилось так глухо, так хрипло и сладострастно, что в этом стоне, больше похожем на животный вой, он не узнал собственный голос. И почему-то это подхлестнуло дать себе волю еще больше. - Все для тебя! - выдохнул Ниалл, вглядываясь в лицо любовника до предела расширившимися, ярко засверкавшими глазами. - Все, что захочешь... - задыхаясь, повторил он, когда Оливер усадил его верхом на себя.
  Выполнить новый приказ было легче легкого: Ниаллу и так хотелось кричать в ответ на каждое новое движение, кричать отчаянно, яростно, так чтобы звезды дрогнули и небо потемнело сильнее, чем в полночь. И, крепко вцепившись в плечи любовника, он зашелся пронзительным громким криком, каким кричат под пыткой, мучаясь жестокой раной или переживая такое сильное наслаждение, что оно грозит обернуться болью.

Теперь от рук Оливера боли было куда больше, чем нежности: Ниалл судорожно, хрипло вскрикнул в ответ на то, какой хваткой ему стиснули волосы, не сдержал стона, когда пальцы любовника до синяков сжали ему ягодицу. Но сдерживаться и не хотелось, хотелось снова и снова заходиться дикими, звериными криками, пока не перехватит дыхание, пока голос окончательно не перестанет быть похож на человеческий, пока связки не будут безнадежно сорваны и не вырвется из горла последний хрип.
  Ниалла трясло, как в лихорадке, под плотно смеженными веками так и метались многоцветные круги, еще больше добавлявшие безумия тому, что с ним творилось. Он цеплялся за плечи Оливера, раз за разом подаваясь ему навстречу и открываясь так, как будто приглашал смотреть, прикасаться, отмечать новыми метками. И отдавать новые приказы.
  Когда такой приказ прозвучал, Ниалл сперва замер, выдохнув очередной короткий вскрик, а потом послушался, как слушался сегодня каждого слова и малейшего жеста: широко распахнул глаза и уставился Оливеру в лицо полубезумным, дико горящим взглядом.
- Оливер! - кажется, этот пронзительный вопль и впрямь на небесах должны были бы услышать. - Оливер! Пожалуйста!.. - он ни за что не смог бы ни сказать, ни сам понять, о чем сейчас умоляет.
  Не позволяя себе ослушаться, Ниалл так и смотрел любовнику в глаза, пока тот отдавался последней волне наслаждения и изливался в его тело, и только после этого слабо, непривычно тонко вскрикнул и сам дал волю подступившей разрядке.
  Ночная темнота будто подступила ближе. Ниалл задохнулся, запрокинул голову, содрогаясь и вплотную прижимаясь к Оливеру, и зашелся криком, но в этот раз совершенно немым, словно уже отдал сегодня все дыхание, которое мог.

То, что сейчас чувствовал Ниалл, ничем не напоминало обычную расслабленность после бурного пережитого наслаждения. Он будто приходил в себя после какой-то отчаянной, лихорадочной вспышки, в которой поровну было нежности, страсти и настоятельной физической потребности в том, с кем эта страсть была разделена на двоих. Казалось, что надо не просто восстанавливать дыхание - учиться дышать заново, не возвращаться к реальности - вспоминать, что эта реальность вообще существует. Может быть, этой безоглядности следовало бы испугаться, но ни страха, ни тревоги, ни неловкости Ниалл не чувствовал, наоборот: ему было удивительно спокойно в руках у любовника, на смену наслаждению пришла редка умиротворенность, какой уже давно не доводилось испытывать, и больше всего хотелось как можно дольше не отстраняться, не размыкать объятий.
  Ниалл тихо, прерывисто вздохнул, когда Оливер ослабил хватку, повел головой, позволяя безнадежно спутанным волосам рассыпаться по плечам. А потом чуть вздрогнул в ответ на ласку и выгнулся под рукой любовника, скользнувшей по спине так нежно, будто тот успокаивал зверя, к которому успел привязаться.
  Интересно, а он может так думать о себе? Может считать себя зверем Оливера, которым тот теперь дорожит, которому достается больше этой безмолвной нежности, чем другим? Ведь может, хотя бы этой ночью?
  С языка так и рвались слова, ненужные и совершенно неуместные, которые говорить и неловко, и страшно. И чтобы сдержаться, Ниалл подался ближе и крепко прильнул к любовнику, когда тот коснулся поцелуем его шеи.
  "Хорошо. Как же хорошо..."
  Чуть отстранившись, он подставил лицо рукам Оливера и улыбнулся ему в тусклом свете свет-камня счастливой, немного усталой улыбкой, на какую и способным себя не считал.
  "Хорошо. Что мне делать?.."
  А потом любые мысли исчезли, будто и не было, поцелуй, снова заставивший дыхание сбиться, словно начисто их вымел.
  Когда любовник все-таки отстранился и растянулся на постели, Ниалл некоторое время смотрел на него так внимательно, как если бы специально запоминал этот момент, затем отвел глаза и  устроился рядом. Секунду-другую он просто лежал, греясь близким теплом Оливера, а потом вдруг подался ближе и положил ему голову на плечо. И только после этого затих с глубоким умиротворенным вздохом.