День начался кровью, а заканчивался похоронами, и было в этом что-то справедливое и при этом донельзя мрачное: Ниаллу все казалось, что сама смерть не то следует за ним под траурным темным покрывалом, не то распахнула огромные черные крылья и закрыла ими все небо. Оттого и пасмурно стало почти сразу после полудня, и стемнело едва ли не раньше обычного. Трудно было отделаться от странной мысли, что наутро солнце и вовсе не взойдет. Образ черного рассвета, то и дело встававший перед мысленным взором так и подталкивал опустить голову, свести плечи, не поднимать взгляд от дороги. Гордость и природное упрямство однако были сильнее, и молодой эрл ехал, выпрямившись в седле, только был очень молчалив и ни с кем не встречался взглядом.
  Совершенное убийство не тяготило душу, напротив - оно будто избавило от тяжести и мучительной горечи, которую было никак не избыть. Теперь остались усталость и чувство опустошенности, но Ниаллу казалось, что это ненадолго. Ему просто нужно отдохнуть, и уже назавтра он почувствует и легкость, и удовлетворение местью. Завтра же он и вернется и к мыслям о делах, и займется планированием поездки в столицу. До завтра осталось только пережить вечерние похороны и, если получится, наградить себя еще одной ночью, проведенной в компании его высочества. Мысль об этом заставляла Ниалла улыбаться кривой, слабой улыбкой: там, на поляне, принц, ставший свидетелем мясницкой расправы, смотрел на него не с осуждением, не со снисходительностью даже, и тот взгляд позволял верить, что ничего не кончено. А раз так, они не разойдутся сегодня, эту ночь новый хозяин Вулфхолла тоже возьмет себе. Осталось только пережить похороны.
  Похороны выглядели бы скромными, если бы их не почтил своим присутствием его высочество принц-консорт. Банны опасливо и почтительно косились на Кусланда, время от времени едва слышно перешептываясь, настороженно посматривали на Ниалла и, похоже, гадали, что за странная дружба связывает нового эрла с самим принцем. Сам Ниалл отстраненно отмечал эти взгляды и то, что надо будет позже обдумать, сможет ли он обернуть эту настороженность на пользу себе, а сам не сводил сухих глаз с погребального костра.
  Над замком выл разбушевавшийся ветер, гулял по маленькому дворику перед фамильной криптой Вулффов, языки пламени взвивались высоко и мощно. Скоро еще одна урна с пеплом займет в усыпальнице свое место. Ниалл прикрыл глаза, припоминая четыре такие и четыре высеченных из камня статуи рядом с ними - мать и трое братьев. Рядом есть место и для него. Надо заказать еще одно изваяние, может быть, даже у столичного скульптора, отец этого достоин, и банны будут довольны.
  Ниалл провел по лицу затянутой в перчатку рукой и отстраненно удивился тому, о чем думает. Заглянул себе в душу и не нашел там ничего, кроме смертельной усталости. Не приходили ни слезы, ни скорбные речи - ничего. Прочитав четким, донельзя ровным голосом фрагмент Песни, он простился с баннами, посоветовал поторопиться на дороге, чтобы успеть до метели, развернулся и зашагал в сторону донжона. Сейчас он просмотрит письма, а потом откроет еще одну бутылку и сможет остаться один до самой ночи.
  Поднявшись в главный зал, он подхватил со стола несколько писем и присел с ними на край стола, устало стянул плотный черный шарф, который весь день и спасал от ветра, и скрывал следы бурной ночи, а теперь вдруг стал душить. За спиной хлопнула дверь, послышались знакомые тяжелые шаги. Ательстан. Видимо, решил не оставлять молодого хозяина в скорби. Ниалл слабо улыбнулся: ему это сейчас не было нужно, и все-таки преданность старого кастеляна грела душу.
- На поставце початая бутылка бренди, налей себе. Долгий был день, - не оборачиваясь, сказал юноша, и голос прозвучал гораздо мягче, чем большинству слуг в Вулфхолле это было привычно.

Слушая старого кастеляна, Ниалл не сломал, а раздробил даже сургучную печать на письме, которое в итоге так и не стал читать: слезы в голосе старика раздражали, дребезжащие ноты так и били по нервам и без того донельзя напряженным после бесконечно долгого дня. Юноше не хотелось быть с собеседником ни резким, ни равнодушным - Ательстан всю жизнь был человеком отца и, пожалуй, сейчас это имело смысл больше, чем когда бы то ни было - но желание избавиться от него поскорее, одарив парой участливых, теплых слов напоследок, стало вдруг на редкость острым.
- Отец был... одним из лучших, - как всегда, когда нужно было говорить что-то прочувствованное, слова будто прятались от молодого Вулффа, и получалось по-казенному бесцветно. - Его будет не хватать и землям, и людям, - Ниалл по-прежнему не поднимал головы от бумаг: так отчего-то было проще.
  Сейчас он повернется к Ательстану, улыбнется по возможности тепло, выпьет с ним за упокой души "великого человека" - и даже не напомнит, что "ваша милость" уже сегодня должна бы смениться "вашей светлостью - и спровадит его спать. Ниалл глубоко вздохнул, постарался изобразить подходящую улыбку и уже хотел было заговорить, когда разговор вдруг повернулся так, что молодой эрл прямо-таки окаменел.
- Я знаю, как ты предан долгу и нашей семье, Ательстан, а ты знаешь, как я ценю твою верность, - медленно, обманчиво мягко проговорил Вулфф, оборачиваясь к кастеляну и меряя его внимательным взглядом. - И только поэтому - и по случаю такого тяжкого дня - считаю возможным дать тебе подобный отчет. Так вот: его высочество был серьезно ранен в горах, в Вулфхолле он восстанавливает силы и покинет замок, как только достаточно окрепнет. Полагаю, тебе этого достаточно? Если так, то я жду ответа, что именно "болтают слуги", и какого демона ты их слушаешь, - в последней фразе все-таки прорвались угрожающие ноты, и Ниалл недовольно нахмурился.
  Он отлично понимал, что могут говорить в замке, и сама мысль об этом разжигала в нем холодную ярость, пока еще сдерживаемую.

Если до сих пор Ниалл демонстрировал такое спокойствие спокойствие, будто его изо льда с горных вершин высекли, то сейчас сдерживаемая до сих пор ярость полыхнула холодным пламенем, и молодой эрл недобро сузил глаза. Он уже готовил мысленно достойную отповедь, внушительную, надменную и вместе с тем насмешливую, когда кастелян вдруг совершенно забылся, растерял привычную почтительность и заговорил так, как это подобало бы члену семьи, но никак не слуге.
  В первый момент Ниалл не понял, почему старик смотрит на него такими полными ужаса и боли глазами, а потом сообразил: шарф! Демонов шарф, который он так бездумно сбросил всего пару минут назад, открыв любому желающему смотреть следы их с Кусландом ночных развлечений.
  "Побери меня Бездна!"
  Он безотчетно коснулся горла - отметины до сих пор саднили и отзывались болью - и вздрогнул, как от удара, когда осмелевший Ательстан коснулся его руки, и отшатнулся. Ярость окрепла, заслонив все остальные мысли и чувства, полностью погасив желание объясниться или хоть как-то загладить ситуацию, щекотливую для любого ферелденского дворянина. Никто не заставит его отчитываться! Ни у кого нет права судить его, напоминать ему, что должно, а что не должно или диктовать ему, как действовать. Лицо Ниалла окаменело. Тяжело дыша, он поднялся на ноги, оступил на полшага.
- И что же, по-твоему, значит одуматься, Ательстан? - голос Ниалла все еще звучал негромко, но уже дрожал от злости. - Как я должен это сделать? Указать на дверь своему гостю и сюзерену? И сделать я это должен потому что... что? Потому что кто-то болтает, будто он - "исчадие Бездны" и "ужасный человек"? Кто же это говорит, Ательстан? Поделись со мной. И что такого ужасного он сделал со мной, что ты смотришь и бледнеешь? Ты ведь скажешь мне, верно? Мы ведь так часто говорили по душам, - глаза Ниалла так и метали молнии, когда он подступил ближе к старому кастеляну.

Отредактировано Ниалл Вулфф (10-04-2016 23:05)

Ниалла трясло от злости. Она клокотала в груди, кипела, горячила кровь и, кажется, была готова прямо-таки разорвать его изнутри. Он уже и сам не понимал, одна только неуместная смелость кастеляна ей причиной, или его слова попросту поднимают со дна все то, что когда-либо вызывало в нем ярость, да так и осталось без ответа. Разбираться в этом, обуздывать себя, быть сдержанным и справедливым не хотелось, да и не было сил.
- Славным мальчиком? - переспросил Ниалл, повысив голос и глумливо усмехаясь. - О, славным мальчиком я перестал быть лет так шесть назад, когда мой отец, великий человек, бросил меня, шестнадцатилетнего, с армией эрлинга против орды горных варваров, а сам удалился лелеять свою скорбь! - последние слова он почти выкрикнул и сам удивился, сколько горечи в них прозвучало. Ниалл перевел дух и продолжил, по-прежнему даже не пытаясь сдерживаться: - Ты прав, я пустил этого человека и под свой кров, и в свою постель. Мне плевать и на песни о бессмертной душе, и на его жену, эту королеву-фермершу! И это благодаря ему я пережил и вчерашний день, и сегодняшние похороны! - и этих чувств и мыслей молодой эрл в себе тоже не подозревал. И чтобы не дать себе о них задуматься, оскалился по-волчьи прямо в лицо старому кастеляну: - А когда он меня принуждает... о, тогда мне это особенно нравится!
  Чувства были сильны, но слова оказались сильнее: теперь, когда Ниалл заговорил, собственные речи как будто прорвали плотину, которая до этого сдерживала горечь, ярость и боль, и теперь умолкать не хотелось, не хотелось себя обуздывать, хотелось дать себе волю.
  Понимая, что еще немного - и он не сможет не поднять на старика руку, Ниалл снова шагнул к столу, принялся бездумно перебирать письма, сломал еще одну печать. Она распалась на несколько кусков, и он обернулся к Ательстану с прежней злостью.
- Ты знаешь, что я не укажу тебе на дверь. Ты знаешь, кто ты для меня, - тепла в глазах Ниалла нисколько не прибавилось. - Но тебе лучше прямо сейчас вспомнить, в чем на самом деле состоит твой долг.
  Надо закончить это, сейчас же. Иначе и предположить нельзя, чем все обернется. А потом ему надо будет выпить, побольше. И перегрызть кому-нибудь глотку.

Когда Ательстан сжал его руку, Ниалл сгорбился, низко склонил голову. Взглянув на него со стороны, можно было подумать, будто на молодого эрла накатил приступ раскаяния, на самом деле юноша боролся с собой, обуздывая ярость, и собирался с силами, чтобы сбросить навалившуюся на плечи тяжесть и ответить так, как хотел. Человек, увещевавший его сейчас, был ему вторым отцом, а в последние несколько лет занял едва ли не место первого, и оставался единственным, чьи слова могли достичь не только слуха, но и сердца молодого Вулффа. И тем вернее они задевали, тем сильнее хлестали.
- Запятнаю. Славное. Имя. Вулффов? - с расстановкой, чеканя каждое слово переспросил Ниалл и едко усмехнулся. - Забавно, что ты это говоришь, Ательстан, особенно если вспомнить, что последние шесть лет я - единственный, кто о нем заботится, - он коротко, горько рассмеялся, и почти сразу этот невеселый смех оборвался. Ниалл несколько секунд молчал, глядя в стол, потом снова вскинул на кастеляна взгляд. - Говоришь, от меня отвернутся мои банны? Вот мои банны, - Ниалл раскрыл ладонь перед носом у старика и сделал движение, будто сдувает с нее пыль. - За эти годы я узнал слабые места каждого из них, а те, у кого таковых не было... теперь у трона Создателя, - он негромко хмыкнул. - Они боятся меня и ненавидят друг друга так, что никогда не решатся на ненужный мне шаг. Собрание Земель? - на губах Ниалла снова промелькнула кривая улыбка. - То, что там не решает красноречие, решают услуги и золото, ты должен это понимать не хуже меня. А честная невеста... - ухмылка молодого эрла опять стала волчьей. - Я женюсь, Ательстан. Когда-нибудь. На женщине с широкими бедрами, которая родит мне наследника и удовольствуется лучшей башней замка. И это никак не изменит того, что связывает меня... с этим человеком. У которого есть имя, достойное того, чтобы его помнить и произносить! - Ниалл и не заметил, как снова повысил голос.
  Скрестив руки на груди, он отвернулся, отошел к окну, поколебался несколько секунд, потом обернулся и испытующе взглянул на старого кастеляна. Несколько секунд молчал, а затем снова оказался рядом с ним, подступил почти вплотную и взглянул ему в глаза.
- Ты сказал, что должен оберегать меня, Ательстан, - Ниалл неотрывно смотрел в светлые глаза старика. - Все так. Ты верно понимаешь свой долг. Оберегай мои земли и меня, только не от ошибок, от них не сбережешь, а от врагов, изменников, неурожаев и прочего дерьма. Что до остального, то... не пытайся меня спасти. Нечего спасать. Если мне и есть рядом с кем-то место, то рядом с Оливером Кусландом, - он испытал странное наслаждение, произнося сейчас вслух имя любовника. - А честная невеста пусть достанется честному жениху, - Ниалл устало перевел дух и прошелся ладонью по лицу. - Я говорил с тобой так, как не говорил бы ни с кем. Надеюсь ты понимаешь и то, что это значит, и то, что подобный разговор никогда не должен повториться, - прежней ярости в глазах Ниалла не было, но взгляд по-прежнему оставался недобрым, тяжелым, пристальным, как будто он хотел в душу старику заглянуть.

- Доброй ночи, Ательстан, - запоздало отозвался Ниалл, когда за стариком уже закрывалась дверь. В голосе, по-прежнему неестественно ровном, на секунду промелькнула тень давней сердечности.
  Оставшись в одиночестве, молодой эрл тяжело оперся стиснутыми до боли кулаками на столешницу, сгорбился, низко опустил голову. Не осталось ни ярости, ни болезненной горечи, ни куража, подхлестнувшего несколько минут назад сказать непристойность, от которой ахнули бы в приличном обществе. Ничего не осталось, кроме неимоверной усталости, от которой, кажется, и вздохнуть-то полной грудью нет сил, и чувства опустошения.
  Несколько секунд Ниалл так и стоял, переводя ничего не выражающий взгляд с початой бутылки бренди на кипу писем и обратно. Ему пишут из Вест Хилла торговцы и поставщики, пишут из окрестных селений старосты, привыкшие, что отчеты о местных делах он читает сам, пишут банны, еще не знающие о трауре и жаждущие видеть "его милость" на очередной охоте, пишут покупатели из Прибрежных земель и даже с юга. Надо бы прочитать, надо бы ответить, это наверняка поможет разогнать это оцепенение.
  Оглушительно хлопнул ставень на окне - снова поднималась метель - и Ниалл вздрогнул всем телом.
- Нет, - усмехнувшись, он покачал головой и отбросил письма в сторону. - Нет. Завтра, - ничего он сегодня не напишет, если только не хочет оскорбить кого-нибудь из адресатов площадной бранью.
  Сунув письма в рукав и прихватив бутылку с собой, Ниалл отправился в свою крепость - малую столовую, где никто его не побеспокоит до ночи, если не желает нажить проблем. А ночью он сам выберется из берлоги, и лишние глаза тоже будут не нужны.
  Справедливости ради, до ночи оставалось всего несколько часов, а из-за разгулявшегося ненастья темнело быстрее обычного. Ниалл не стал зажигать свет, просто устроился у ярко полыхавшего камина, большими глотками прихлебывая бренди прямо из бутылки и бездумно наблюдая за тем, как в очаге пляшут языки пламени. Дремота, которая сейчас была бы спасением, не шла, но и от чересчур ярких воспоминаний о прошедшем дне он, по счастью, тоже был избавлен.
  Заступила вторая стража, и слишком громко перекликавшиеся на стенах голоса вывели юношу из странного транса, в который он погрузился с головой. Глубоко вздохнув, Ниалл встряхнулся, отставил в сторону допитую до дна бутылку и поднялся на ноги. Суета в замке уже стихла, не кстати он вряд ли будет, так что если являться ночью незваным гостем, то отчего бы и не сейчас? Достав из бюро еще одну бутылку бренди, он откупорил ее, сделал пару больших глотков - странно, обычно нужно побольше, чтобы опьянеть - слегка пошатнулся и вышел прочь из комнаты.
  Холодные сквозняки Вулфхолла сослужили службу не хуже, чем свежий горный ветер: к тому времени, когда Ниалл добрался до противоположного крыла замка, туман у него в голове уже слегка рассеялся. Впрочем, не настолько, чтобы его светлость вспомнил о хороших манерах и о необходимости постучать в дверь чужой спальни, прежде чем туда вламываться.
- Хорошо бы ты не спал, - язык у Ниалла не заплетался, но голос звучал низко и хрипло, выдавая опьянение. - Потому что до рассвета далеко, а ждать его в теплой постели веселее, чем в холодной. А сегодня она может быть такой горячей... - тихо рассмеявшись, он толкнул дверь и переступил порог, больше, чем когда-либо готовый устроить то, что сейчас посулил.

В таких случаях обычно говорят "ушам своим не поверил", однако за недолгое время знакомства молодой эрл успел достаточно узнать, как именно меняется в некоторых ситуациях голос его высочества, так что сейчас недоверием себя не тешил, сходу поверил и ушам, и глазам. И когда представшая перед ним картина - остроухая горничная Нисса на коленях перед Кусландом, ублажающая высокого гостя со всей возможно услужливостью и старательностью - на Вулффа накатила такая волна черной ярости, что даже глаза заволокло кровавой пеленой. Если бы взглядом можно было убивать, от девчонки уже не осталось бы ничего, кроме горстки пепла. А вот его высочество напротив отдавал бы душу Создателю мучительно долго.
- Несколько минут не понадобятся, - отрывисто бросил Ниалл еще сильнее охрипшим голосом, в котором так и лязгнул металл.
  В несколько шагов сократив расстояние до кресла Кусланда, Вулфф ухватил испуганно пискнувшую служанку за волосы, оторвал ее от любовника и отшвырнул в сторону с такой силой, что эльфийка неловко растянулась на полу. В горле клокотал не то рык, не то крик, и даже несколько слов сказать по-человечески неожиданно оказалось очень трудно.
- Пошла вон! - в голосе прорвались-таки рычащие ноты, как будто молодой эрл был оборотнем и вот-вот был готов принять истинный облик. - Вон, сука, если жить хочешь! - это не было пустой угрозой: остатками здравого ума юноша прекрасно понимал, что промедли сейчас девица лишнюю секунду, и он в самом деле свернет ей шею.
  Синие глаза Ниалла потемнели почти до черноты, когда он обернулся к Кусланду. Вулффа колотило крупной дрожью, рот кривился, словно он собирался обнажить волчьи клыки, грудь тяжело вздымалась от хриплого, отзывавшегося болью дыхания. Бутылка в руке, которую он принес, чтобы разделить с любовником, сейчас вдруг показалась вполне удобным и удачным оружием.
- Ты!.. - выплюнул Ниалл, так и не закончив фразу и балансируя на грани окончательного срыва. Кулаки сжались до побелевших костяшек.

Ниалл понятия не имел, как отвечать на возгласы любовника и вовсе не потому что ответа не было: ему просто не хватало человеческих слов, не хватало дыхания на что-то, кроме злобного, совершенно звериного рычания. Когда Кусланд шагнул к нему ближе, юноша не отступил, наоборот, подался еще ближе, как будто рассерженный любовник притягивал его похлеще магнита. Хотел ответить что-нибудь резкое, хлесткое, но так и не сумел совладать с собой: верхняя губа по-волчьи вздернулась и, глухо, яростно рыкнув, Ниалл размахнулся и изо всех сил метнул о стену за спиной Кусланда недопитую бутылку бренди. Оглушительный звон, с которым во все стороны посыпались осколки, ударил по натянутым нервам, в комнате мгновенно в два раза сильнее завоняло хмельным. Ниалл лихорадочно, дико усмехнулся в лицо принцу, с силой ударил его в грудь, как будто хотел оттолкнуть подальше от себя, и тут же шагнул еще ближе.
- Мне стало одиноко, - с расстановкой проговорил он, широко растянув губы в улыбке, больше всего похожей на оскал. И снова сорвался на рык, от которого слова то и дело становились невнятными: - Это мое место, ублюдок! Мое. Место! - Ниалл положил руки Кусланду на плечи и грубым, собственническим движением скользнул ладонями по его груди и бокам. - Я тебе глотку перегрызу! Не посмотрю на титул! - и он жадно втянул носом запах любовника, как будто не мог им надышаться.
  Не будь прошедший день таким, каким он выдался, Ниалл, возможно, и обуздал бы себя, смог увидеть эту сцену со стороны, но сейчас он с головой тонул в омуте, в который нырнул. И чувствовал себя волком, на глазах у которого новоявленный хозяин приласкал послушную домашнюю псину. Как тут не напомнить человеку, каково иметь под рукой неприрученного еще хищника?

И лопнула с коротким, хлестким щелчком последняя тонкая нить, еще связывавшая Ниалла с реальностью. Когда Кусланд схватил его за горло, шею и челюсть прострелило резкой, пронзительной болью, отозвались еще зажившие с прошлой ночи отметины на шее. Ниалл отрывисто, с хрипом выдохнул, замер на секунду, а потом застонал, громко, протяжно и сладострастно, как стонут не от боли, а только от возбуждения, от которого все нутро сводит. Подняв на Кусланда потемневшие до черноты, полные лютого голода глаза, он встретился с любовником взглядом и дальше уже не пытался его отвести.
- Думаю?.. - говорить из-за хватки на глотке было трудно, и голос звучал сдавленно, приглушенно, но несмотря на это, Вулфф рассмеялся коротким злым смехом. - А ты действительно думаешь, что я сейчас думаю? Хоть о чем-то? - Ниалл широко ухмыльнулся. - Может, и пришел сюда подумать? - воздуха не хватало и, наверное, надо было заткнуться и прекратить как-нибудь всю эту сцену, которая постепенно становилась все менее безобидной, но Вулфф сказал правду: ни думать, ни принимать разумные решения он сейчас способен не был. - Не говори со мной о правах! Плевать... на права! - рычание снова прорвалось в донельзя напряженном, сдавленном голосе. - Не говори со мной, мать твою! Я здесь не за этим! - под конец он снова сорвался на стон, почти такой же, какой издал, когда любовник только схватил его за горло.
  Опьянение, ярость и бешеная потребность прикасаться к любовнику делали Ниалла сильнее обычного. Прижавшись почти вплотную, он мертвой хваткой схватил Кусланда за грудки, одинаково готовый и ударить, чтобы вырваться и оттолкнуть от себя, и притянуть вплотную, поцеловать, сделать все, чтобы не отпустить.