Dragon Age: The Abyss |
|
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Dragon Age: The Abyss » История » 11 Верименсиса 9:42 ВД. Однажды, в студеную зимнюю пору
• Дата и место: 11 Верименсиса, 9:42 Века Дракона. Скайхолд, Морозные горы.
• Участники: Андреас Тревельян, Дориан Павус, Йен Лавеллан.
• Сюжетность: личный.
• Краткое описание:
Кошка никогда не поймет собаку, а долийский эльф - человека. Иногда из-за таких недопониманий начинаются войны, а иногда все складывается довольно комично.
• Предупреждение: упоротость, 18+.
Отредактировано Йен Лавеллан (08-04-2016 23:45)
Ощутив на своих губах чужие, Лавеллан подумал, что зря раньше не курил кровавый лотос. Потому что видения, которые он дарил, были не только очень правдоподобными, но и осязаемыми - куда там дурнолуковке! И это было, пожалуй, последней связной мыслью, потому что затем он обвил рукой шею своего "видения" и ответил на поцелуй. Он был ровно таким, как ему хотелось - неспешным и глубоким, как будто оба любовника изучали друг друга языками, пробовали на вкус. А потом - страстным и нетерпеливым, когда кажется, что вот-вот раздастся треск разрываемой одежды или протяжный стон...
- Да-а!
Стон действительно прозвучал, но после этого Йен снова притих - потому что Дориан заговорил. Его голос звучал то ближе, то дальше, и прикрывший глаза долиец не понимал больше, во сне это происходит с ним или наяву. Были только слова, заставлявшие то дышать тяжело и часто, в нетерпении кусая губы, то застывать, задерживая дыхание и напрягась всем телом. Больше не имело значения, настоящий ли Дориан находится с ним рядом, или это дурман играет с эльфом в свои коварные игры. Он слышал голос и ощущал прикосновения, подавался к ним навстречу, и все сильнее в нем разгоралось желание, такое яркое и жаркое, точно в его теле поселилось маленькое солнце.
- Я вспоминал о тебе каждую ночь... - хрипло заговорил Лавеллан в пустоту, все так же не открывая глаз. Ладонь, лежавшая на пахе, пришла в движение - он гладил свою напряженную плоть сквозь ткань штанов, и ему казалось, что это рука Дориана, а не его собственная. - Чувствовал на себе вес твоего тела и твое горячее дыхание на своей коже... Видел, как ты смотришь на меня, и как горят при этом твои глаза, - долиец прервался для того, чтобы снова затянуться, и медленно выдохнул вместе с дымом: - Слышал, как ты снова и снова повторяешь "amatus", и твой голос срывается так, что ты почти рычишь... - пальцы неторопливо перебирали шнуровку, постепенно развязывая ее - казалось правильным делать все очень медленно. Так же медленно Йен обхватил ладонью свой член и прошелся ею от основания до головки. - А потом ты входишь в меня... и я... - вместо продолжения он снова застонал, теперь уже громче, и стал ласкать себя, окончательно заблудившись в сладком дурмане.
Дориан вдохнул стон любовника так жадно, как будто хотел захлебнуться чужим дыханием. Губы слегка саднило от страстного, нетерпеливого поцелуя, хотелось еще и вместе с тем казалось, что поторопиться сейчас все равно, что допустить грубую и нелепую ошибку в танце. Он сдержался, снова коснулся губами заостренного кончика уха любовника и, слушая хриплый, словно готовый вот-вот сорваться голос Йена, и опять приложился к трубке. Дымные фигуры закружились под потолком.
- Я видел тебя во сне, каждую ночь, - вполголоса отозвался Дориан в тон Лавеллану, не сводя глаз с его тонкой руки, неспешно скользившей сейчас по ткани одежды. - Видел твое лицо, напряженное сперва от предчувствия боли, потом от нее и от удовольствия одновременно, затем полностью расслабившееся, разгладившееся от наслаждения, - он легко скользнул пальцами по линиям валласлина. - Слушал и не мог наслушаться, как ты не просишь даже, а требуешь еще и не желаешь слушать возражений. И всякий раз под конец эти сны становились совсем дикими: наша магия сплеталась воедино вместе с тем, как переплетались тела, и огонь вырывался из камина, низвергался откуда-то с неба и можно было гореть в нем и все равно не сгорать до конца, - Дориан с трудом, прерывисто вздохнул, переводя дух, и снова затянулся. - У меня внутри этот огонь, amatus, - хрипло, с теми рычащими нотами, о которых только что говорил Йен, сказал он, жадно наблюдая за каждым движением любовника. - Разожги его сильнее, расскажи мне... - Дориан прошелся ладонью по животу эльфа и так и не убрал руку, - ...расскажи, каково это, когда я вхожу в тебя, когда я внутри, когда ты - мой, - он закусил губу, слушая новые стоны Йена, и выдохнул требовательно, почти резко: - Говори же! - Дориан скользнул пальцами под пояс штанов эльфа, стал касаться напряженной плоти, следуя за его рукой и уже не зная, хватит ли сил обуздать себя и на этих ласках остановиться. И сам утренний разговор, и все сказанное тогда казались сейчас чем-то далеким и не имеющим особенного значения.
А дальше стало происходить что-то совсем уж странное. Лавеллан открыл глаза, но вместо лица Дориана или хотя бы каменного потолка, он видел только клубы дыма, которые извивались и сплетались, образовывали смутные фигуры лишь для того, чтобы уже через мгновение те распались, обратившись в ничто. А потом Дориан снова заговорил, и дым ожил: две фигуры слились в страстном объятии под потолком, и эльф завороженно смотрел на них, видя все, о чем говорил шемлен.
Пальцы разжались, роняя трубку, но он этого даже не заметил. Была ли в этом вина диковинной смеси и кальяна, а может - желания, так легко разбуженного Дорианом, но теперь эти горячие волны, которые прежде качали его, наполняя легкостью и удовольствием, оказались внутри долийца. Жар окатывал его снова и снова, неумолимый, как прибой, и Йену снова казалось, что он плавится под полуденным солнцем Западного Предела, и под спиной его нагретый камень, а его тело чутко изучают ласковые ладони любовника.
Он изогнулся, подставляясь этим прикосновениям, шире развел бедра, точно готов был принять Дориана в себя, и застонал от переполнявшего его томления. Неторопливая ласка доставляла ему удовольствие, но этого было мало, чудовищно мало, и он преисполнялся уверенности, что шемлен намеренно истязает его ожиданием - как он уже обещал когда-то.
- Теперь твой огонь во мне, - торопливо облизнув пересохшие губы, негромко и немного бессвязно заговорил Лавеллан. Он ощущал прикосновения, но больше не мог определить, чьи это руки - они с Дорианом как будто все больше сливались в одно существо. - Мне было пусто и плохо, и одиноко, но ты наполнил меня болью и удовольствием. Ты присвоил меня, и с каждым твоим движением я все больше принадлежу тебе, - эльф судорожно сглотнул - собственные слова точно удваивали его возбуждение, и тонкий голос начинал срываться. - Ты берешь меня грубо и входишь глубоко - ты можешь делать со мной все, что пожелаешь... потому что я твой, - новый стон, громкий и требовательный, взлетел к потолку, разгоняя дым: - Твой!
Дориану стало жарко, так жарко, как если бы в жилах и в самом деле вскипело пламя. То самое пламя, которое он заставил Йена впустить в себя. То самое, которое, казалось, плясало вокруг них, заполняя собой сам воздух, заставляя дрожать и кружиться дымные фигуры сплетавшиеся под потолком. То, которое лишало дыхания и заставляло упиваться дыханием чужим. И все больше казалось, что еще немного - и он потеряет связь с реальностью, перестанет понимать, где явь, а где видение, где границы его собственного тела, а где - тела любовника.
Приложив к губам трубку, Дориан снова затянулся, глубоко, почти сладострастно, словно подгонял волны, качавшие сейчас и его, и Йена, и хотел поторопить их, уплыть с ними как можно дальше. Когда долиец выдохнул полный томления стон, широко разведя колени, Дориан жадно подался ближе и застонал вместе с ним, скользя ладонью по его бедру.
- В тебе, - эхом отозвался он. - Он принадлежит тебе, этот огонь, - и, прерывисто вздохнув, заговорил размеренно и глухо в тон Йену: - У него не было ни приюта, ни предела, ни цели - ничего. Он сжигал меня изнутри, и я задыхался, а потом ты принял его. Теперь ты мой, а этот огонь - твой, вместе со всем, что я есть, - Дориан задохнулся, а потом заговорил снова, едва успев удивиться тому, до какого низкого регистра упал совсем охрипший голос: - О, я многое пожелаю сделать с тобой, amatus, я с ума схожу от того, как ты меня слушаешься, как смотришь на меня. Я всего тебя хочу отметить своими метками, - хрипло, коротко рассмеявшись, он поцеловал Йена в губы, коротко и грубо, потом в шею, в грудь под самой ключицей - и везде оставил болезненные красные следы от укусов.
Йен, разметавшийся на постели, полностью открытый, стонущий от возбуждения казался до того соблазнительным, что темнело в глазах. С трудом отстранившись, Дориан несколько секунд завороженно смотрел на выдыхающего новые стоны любовника, а потом отложил трубку и мягким движением потянул с его бедер штаны, шнуровка на которых и так уже была распущена.
- Разденься, amatus, - негромко проговорил он. - Хочу тебя видеть. Хочу видеть все, - этого Дориану и в самом деле сейчас хотелось больше всего, хотя он уже понимал, что одним созерцанием сегодня будет ограничиться не в силах.
Кальян оказался забыт, и новые порции прохладного дыма не наполняли больше легкие долийца, но это ему было и не нужно. Сладкий дурман завладел им полностью, границы между реальностью и воображением стерлись, и все происходящее воспринималось, как чудесная греза. Пьянящая и чувственная, жаркая и томная; хотелось только, чтобы она длилась целую вечность.
Теперь уже не было дымных фигур под потолком - Лавеллан сам стал этим дымом, легким и полупрозрачным. Даже удивительно, что при этом он сохранил возможность чувствовать каждое прикосновение, хотя и по-прежнему не различал, его ли это руки или Дориана. Горячие губы целовали его, отмечали его кожу собственническими клеймами, и эльф с готовностью подставлялся этим губам, послушно выгибаясь и не переставая себя ласкать.
- Теперь ты мой, emma sa'lath, - медленно, почти нараспев повторил он и тихо рассмеялся, ощутив, как ласковые руки раздевают его.
Одежда действительно мешала, будто удерживала его, не позволяла взлететь. Он поднялся на ноги - легко, словно и впрямь просто взмыл в воздух - и избавился от сорочки, все еще смеясь. Жар, затопивший комнату, приятно ласкал обнаженную кожу, и с минуту Йен просто подставлялся этим ласкам, следуя за ними своими ладонями. Кровать под ногами была нетвердой опорой, и он то и дело опасно покачивался, но сам, похоже, этого вовсе не замечал. Он вытянулся в струнку, высоко вскинув руки - не то в наслаждении неожиданной свободой, не то в немом обращении к своим богам - а затем опустился на колени, оседлав лежавшего на постели любовника.
- Что ты хочешь, чтобы я сделал для тебя? - склонившись к уху Дориана и прильнув к нему всем телом, прошептал эльф и снова чуть отстранился, чтобы заглянуть в его глаза. Его собственные отчетливо отсвечивали желтым звериным огнем - магия бурлила сейчас в нем, как кипящая вода в котелке, вместо крови текла по жилам и отчаянно просилась наружу. Он протянул к любовнику руку - вместо ногтей пальцы заканчивались сейчас острыми, чуть загнутыми когтями. Йен осторожно провел пальцем по груди Дориана, и ткань мантии бесшумно разошлась, обнажая смуглую кожу - словно в ответ на это зрелище желтые глаза вспыхнули ярче. - Все... все, что захочешь.
Тихий смех Йена показался Дориану похожим на перезвон колокольцев, маленьких, легких, вроде тех, что на самом северном побережье рыбачки и ловцы вплетают себе в косы.
- Теперь я твой... - зачарованным эхом отозвался Дориан, неотрывно рассматривая тонкое гибкое тело и скользя руками по бедрам, по животу, по бокам эльфа. Сейчас казалось, что Йен так же соткан из дыма, только золотистого, как и фигуры, свивающиеся воедино под потолком, и было страшно спугнуть его неосторожным прикосновением, заставить развеяться. - Я не знаю никого, красивее тебя... - восхищенно произнес Дориан, глядя снизу вверх на поднявшегося на ноги долийца и совершенно не замечая, что говорит вслух.
Наверное, надо было Йена перехватить, уложить на постель, чтобы не раскачивался так опасно на постели, которая вдруг показалась донельзя шаткой, но для этого нужно было перестать смотреть на него во все глаза, перестать следить за тем, как он тянется к прикосновениям прохладного воздуха, словно это поцелуи любовника.
- Никого красивее... - снова проговорил Дориан едва слышно, а уже в следующую секунду тихо ахнул, когда Йен опустился на колени и одним движением оседлал его.
Несколько секунд Дориан молчал, просто наслаждался зрелищем, прикасался кончиками пальцев к плечам, груди, животу любовника, скользил теплыми, почти горячими ладонями по его бедрам, как будто хотел физически, через прикосновения, запомнить и эту картину, и сам этот момент. Йен сейчас мало чем походил на эльфа: его глаза полыхали волчьей желтизной, его пальцы заканчивались загнутыми когтями, которыми, кажется, проще разорвать глотку, чем просто поцарапать, и весь его облик сейчас сильнее всего наводил на мысль о диком лесном демоне, которого Дориан так часто поминал. Невозможно было не затаить дыхание, слушая, как это существо заявляет о своей принадлежности и обещает выполнить любое желание.
Дориан глубоко, прерывисто вздохнул, прошелся руками по волосам Йена, а потом раскинулся на постели, открываясь.
- Раздень меня, - не то попросил, не то приказал он, поглаживая Йена по обнаженному бедру, и повел плечами, как будто хотел избавиться от распоротой уже мантии. - Срежь одежду, всю. А потом возвращайся, оседлай меня снова, - прядь волос, которую теребил в пальцах Дориан свилась и развилась легкой змейкой.
Лавеллан и раньше не отличался особой стеснительностью в моменты близости - казалось, после того, как он сделал свой выбор, ничего постыдного и смущающего между ними быть не могло. К тому же отсутствие опыта попросту избавляло его от каких-либо рамок и запретов: он не знал, что что-то из того, чем они занимались с Дорианом, кто-то, брезгливо поджав губы, назвал бы извращением. Как не знал, что столь бесстыжее его поведение, столь откровенное предложение себя любовнику кто-то счел бы вульгарным. Он всего лишь слушался собственных желаний, не разделяя их на приемлемые и непристойные, и с жадным интересом тянулся ко всем новым удовольствиям, которые открывал для него шемлен.
Сейчас же, когда сознание его было подчинено дурману кровавого лотоса, ни о каких барьерах и речи быть не могло. Все, что происходило между ними, долиец считал видением, сладким наваждением, которое давало ему возможность утолить свои желания. И все воспоминания, омрачавшие близость с Дорианом еще этим утром, померкли, перестали существовать, как будто случилось это целые века назад.
- Нет никаких других... - прошептал невпопад Йен, вспомнив, как говорил ему эти слова тевинтерец. - Нет, и быть не может.
Услышав то ли просьбу, то ли приказ Дориана, эльф снова склонился к нему, рассматривая его глаза. За солнечной зеленью плясало неукротимое пламя - он хорошо знал это пламя, оно обжигало его уже не раз, и каждый раз не была чувства слаще, чем сгореть в нем. На мгновение он прижался к любовнику всем телом, выдыхая в его губы:
- Все для тебя, - а затем снова отстранился, выпрямляясь и глядя на него сверху вниз с гордостью завоевателя и обладателя ценного трофея.
Зацепившись острым когтем за уже сделанный разрез, Йен медленно повел рукой вниз, распарывая мантию до самого подола. Нетерпеливым движением он помог Дориану высвободиться из рукавов и отбросил испорченную вещь в сторону. Затем пришла очередь штанов и белья, и наконец любовник оказался полностью обнажен. На смуглой коже кое-где виднелись неглубокие царапины, из которых проступали ярко-алые капли крови. Заметив такую на груди шемлена, долиец склонился к ней и провел по ней языком, точно зализывая рану.
После этого он замер, восхищенно рассматривая нагое тело перед собой и осторожно касаясь его ладонями. Это зрелище по-прежнему приводило его в восторг и трепет, сейчас же он и вовсе смотрел на Дориана так, точно видел его впервые. Все в нем казалось совершенным, и сделать его лучше можно было одним единственным способом: слить два тела воедино. Снова устроившись на бедрах любовника, Лавеллан чуть прогнулся в пояснице, потираясь о его член своим и неотрывно глядя в его глаза.
- Что теперь, ma vhenan?.. - тихо спросил он, ничего не желая сейчас больше, чем слушаться каждого слова Дориана.
Если бы Дориану сейчас кто-нибудь сказал, что есть удовольствия острее и сильнее, чем наблюдать за каждым движением Йена и наслаждаться тем, как он предлагается, как слушается каждого прикосновения и слова, готовый, похоже, и в самом деле выполнить любое желание, он бы не поверил. Как что-то может быть лучше? Кто, в самом деле, выдумал такую глупость?
- Нет и быть не может... - отозвался Дориан, снова эхом повторяя слова любовника и улыбаясь смутной улыбкой. Он беззвучно усмехнулся, когда Йен выдохнул ему свое обещание прямо в губы вместе со слабым ароматом кровавого лотоса, а потом просто прикрыл глаза от удовольствия, позволяя долийцу делать все так, как захочется.
Йен походил на зверя, молодого лесного зверя, который гнал свою добычу, схватил-таки ее, а теперь, пока она еще жива, играет с ней - не то радуется трофею, не то просто хочет рассмотреть дичь поближе и увидеть своими глазами, как же она устроена и на что похожа. Дориану и раньше доводилось бывать желанной добычей, но трофеем хищника - никогда, и сейчас он наслаждался непривычным ощущением. Проступившие на коже ярко-красные капли усилили сходство еще больше, он тихо зашипел, а потом беззвучно рассмеялся: кровавый лотос всегда получает кровь, как бы там ни было. Дориан вздрогнул всем телом, когда любовник скользнул языком, зализывая царапины, которые сам только что и оставил, и запустил руку в волосы Йена, сперва переплел, а потом сильно потянул длинные пряди.
- Я твоя добыча, amatus, - хрипловато проговорил Дориан, совсем потерявшись в ощущениях и не понимая, вслух он говорит или это всего лишь мысли. - Твоя хищная и жадная добыча, - он тихо рассмеялся, снизу вверх глядя в глаза Лавеллана, полные золотого огня, и сильно сжал обнаженные бедра долийца. - А теперь... - Дориан медленно обвел взглядом тело Йена. - Теперь я хочу тебя взять. И при этом видеть - всего, - он прошелся по пальцам языком, ни на секунду не сводя глаз с любовника. Йен смотрел на него так доверчиво и одновременно с таким предвкушением, что голова шла кругом.
Дориан прошелся рукой по ложбине между его ягодиц, толкнулся влажными пальцами внутрь готового подчиняться тела, понемногу растягивая и стараясь не быть слишком торопливым и грубым, а потом подхватил Йена так, чтобы насадить на себя.
- Давай, - отрывисто и хрипло выдохнул он. - Опускайся, вот так. Хочу, чтобы ты двигался сам. И хочу... видеть каждое твое движение, - от возбуждения и нетерпения срывалось дыхание, и речь становилась понемногу сбивчивой и резкой.
Дориан мог бы сейчас попросить - нет, приказать - что угодно, и Лавеллан только счастлив был бы исполнить любое его желание. Будь его разум не затуманен, возможно, он и удивился бы такому сильному стремлению подчиниться - это у него-то, гордого долийца, никогда не склонявшего головы перед человеком! Но в таком состоянии не могло быть ничего странного, дикого и неестественного. Все было правильно, все было так, как должно, и свое желание слушаться каждого слова, каждого движения любовника Йен воспринимал так же.
А потому, когда он услышал слова Дориана, по телу его прошла дрожь предвкушения. Глядя из-под полуприкрытых век, долиец видел золотые призрачные нити, связывающие любовников - казалось, они притягивают их друг к другу. И ничего не хотелось больше, чем подчиниться этому притяжению и слиться, наконец, воедино, вновь ощутив Дориана в себе. О боли он даже не думал: все это нереально, даже обжигающе горячая кожа и капли крови под его ладонями, а видения не могут причинить боль.
Глубокая ли убежденость в этом или притупившиеся от дурмана чувства были тому виной, но когда влажные пальцы Дориана проникли в его тело, боли Лавеллан и в самом деле не ощутил. Он послушно подался навстречу, прикрыв глаза и наслаждаясь каждым мгновением. Ведь каждое было наполнено звенящим предощущением близости, и эльф смаковал его так, как еще недавно смаковал пьянящий дым кальяна. Заботливые руки направляли его, и он полностью расслабился, как и раньше, всецело доверяя им.
Он открыл глаза, только вновь услышав голос Дориана - тот звучал хрипло и прерывисто, и от этого почему-то перехватывало дыхание. Повинуясь его рукам, Йен опустился ниже, чувствуя, как медленно входит в него горячий член любовника. Эльф сделал несколько движений бедрами, точно приноравливаясь к вторжению, а затем тихо застонал, насаживаясь на него до конца.
- Вот так... - одними губами прошептал он, повторяя за шемленом, и наощупь отыскал его руки на своих бедрах. Сам он смотрел только в лицо любовника, словно тоже хотел видеть каждое движение - отражением в его глазах. - Ты во мне - там, где и должен быть... - он переплел пальцы Дориана со своими и стал осторожно двигаться, опираясь на его ладони. - Ты во мне, и останешься там навсегда... - Лавеллан распрямился, подставляя себя всего взгляду тевинтерца. - Ты видишь, ma vhenan? Ты видишь все, что хотел?
Йен послушался. Голоса ли, прикосновений ли, собственных ли желаний - этого Дориан не знал и об этом сейчас не задумывался. Ему сполна хватало того, что Лавеллан подчинился мгновенно, как будто нуждался в этом так же остро, как сам он - в том, чтобы подчинить. Душой и телом, каждым вздохом и каждым движением, от кончиков волос до кончиков ногтей это был его эльф, его любовник, его... частица. Именно так, правильнее слова, наверное, и быть не могло: долиец был его частью, недостающей, чтобы сполна чувствовать собственную целостность. И как только ему раньше не приходила в голову такая простая мысль? Дориан беззвучно рассмеялся, счастливый этим новым пониманием.
- Там, где и должен быть... - хрипло проговорил он, медленно растягивая слова. - Там и останусь... - произнес он тише, крепко сплетаясь с Йено пальцами и зачарованно глядя на него снизу вверх. - Так и должно быть...
Сейчас, при таком освещении и при такой близости долиец и в самом деле казался Дориану частью его самого, отчего-то пронизанной огнем и солнцем, настолько легкой и летучей, что стоит разжать руки - мгновенно исчезнет и больше не вернется. Поэтому необходимо не отпускать. Держать надежно, крепко. И обладать, пока еще есть такая возможность.
Обладать. Это желание взорвалось внутри так ярко, как будто вверх взвился столб пламени. Дориан хрипло застонал, срываясь на глухой рык, высвободил руки и до синяков сжал Йену бедра. Обладать, заполнить собой до конца, не позволить ни тени свободы, не дать вырваться. Он двинулся сильно, резко, глубоко входя в расслабленное сейчас тело и даже не пытаясь щадить любовника, потом еще раз и еще. Стиснул Йену запястья и завел ему руки за спину так, чтобы заставить прижаться вплотную и выгнуться и стал брать его грубыми отрывистыми движениями, задыхаясь собственными стонами и словами.
- Я вижу... - глухо и хрипло выдохнул Дориан. - Вижу тебя, amatus. Чувствую тебя, всего тебя... Ты мой, весь мой! - и он застонал сквозь зубы, как стонут только от сильнейшего наслаждения или мучительной боли.
Голос и взгляд Дориана ласкали не меньше его горячих прикосновений, и Йен блаженно зажмурился, чувствуя, как они обволакивают его подобно теплому воску или солнечным лучам. Ощущение счастья - такого простого и в то же время такого многогранного - было столь острым и пронзительным, что на мгновение к горлу подкатил ком, а на ресницах повисли слезы. Казалось, что лучше этого момента быть ничего не может и никогда не будет. Казалось, что мир за пределами этой комнаты притих и прислушивается к происходящему, а может, и вовсе перестал существовать. Казалось, что ему даже вслух не надо произносить все эти путанные мысли - любовник и без того слышит их, знает их, ведь они - единое целое.
Впрочем, если бы долиец и захотел заговорить - вряд ли смог бы. Все его тело звенело от возбуждения и удовольствия, каждое движение, соединявшее тела любовников, заставляло его тихо стонать и кусать губы, все его помыслы подчинялись сейчас единственному желанию. Нет, потребности: быть с Дорианом, видеть его, чувствовать в себе, ощущать тепло его рук и слышать его голос. Сладкое наваждение, которым Лавеллан по-прежнему считал происходящее, было на редкость послушным, и он получал все, чего так жаждал.
Тягучая, разливающаяся по телу вместе с удовольствием, боль нисколько эльфа не отрезвила: он вскрикнул, когда пальцы Дориана впились в его бедра, и послушно выгнулся, принимая в себя любовника так глубоко, как только мог. Руки оказались вдруг заведены за спину, но Йен и не думал протестовать - не пытаясь высвободиться, он сжал ладонями колени Дориана, получив таким образом дополнительную опору. Теперь можно было пойти на поводу у еще одного, не менее настойчивого желания: открыться перед шемленом, как можно больше, точно открыв ему свое тело, можно было показать ему и свое сердце. Уперевшись пятками в постель, эльф широко развел колени и прогнулся в пояснице еще больше - теперь Дориан действительно мог видеть все.
- Твой!.. - коротко, отрывисто выкрикнул Лавеллан, будто повторяя хорошо выученный урок. И зашептал, не осознавая, что полностью перешел на элвиш: - Ar lath ma, emma elgara'enansal! Mir vhenan na uth'mala...
Обладать. Ни на секунду не отпускать от себя, не давать отстраниться, отделиться. Не давать ни единой, даже самой малой доли свободы. Обладать и ловить каждое ответное прикосновение, каждый стон, который удастся выманить собственными движениями или поцелуями. Йен был сейчас для Дориана наградой, чем-то вроде дара Создателя, доказывающим, что он и впрямь достоин чего-то настолько прекрасного, к чему раньше и потянуться бы не посмел. И золотистое сияние, которое источала кожа Йена и еще ярче - его валласлин, казалось, были только еще более верным подтверждением этих чувств. В том, что этот свет, на редкость похожий на солнечный, абсолютно реален, плававший в волнах сладкого и пряного дурмана Дориан нисколько не сомневался.
- Aeterno te amabo! - хрипло выкрикнул он в ответ на тихий шепот на элвише. - Mea vita et... anima es!.. Amor meus... - дыхание сбилось и, захлебнувшись собственными словами, Дориан запрокинул голову и зашелся протяжным, полным наслаждения стоном.
От того, как Йен открылся перед ним, все тело, и без того переполненное удовольствием и внутренним жаром, будто насквозь прошило огненной стрелой. Ни на секунду не останавливаясь, Дориан жадно всматривался в тело любовника, наблюдал за тем, как тот двигается, изгибается перед ним, послушный каждому движению, как отзывается на очередной толчок, то нежный, то почти грубый. Пройдясь пальцами по впалому животу Йена, он накрыл его пах, прошелся ладонью по напряженному члену, и ласка вышла неожиданно собственнической, жесткой.
- Не отпущу тебя, - отрывисто выдохнул Дориан, и в голосе прозвучала смутная угроза. - Никогда. Ни к кому, - он и сам вряд ли смог бы сказать, к кому сейчас обращается, но любой посягнувший на его право целиком владеть Лавелланом, рисковал бы сейчас головой.
А право на владение нужно было утвердить, закрепить. Одним движением Дориан сел и тесно прижал к себе Йена, а потом уложил его спиной на кровать и навалился сверху. Йен казался сейчас удивительно тонким, еще более хрупким, чем обычно, напоминал этакую искру жизни, которую он поймал и сделал своей. Дориан замер на секунду, скользнул пальцами по причудливым линиям валласлина, а потом снова с силой толкнулся в тело любовника, задыхаясь от удовольствия, чувствуя, что самого Лавеллана почти лишает дыхания и в то же время не желая ни остановиться, ни снова стать нежнее.
Бесстыже подставившись взгляду любовника, Йен почти что позавидовал ему. Он вспоминал сейчас одно из обещаний Дориана, которые так легко лишали его рассудка: взять его перед зеркалом, так, чтобы эльф мог видеть каждое движение. Прикрыв глаза, он представлял себе сейчас, что видит Дориан - представлял так ярко, будто смог посмотреть на все его глазами. На то, как размеренно поднимаются и опускаются его бедра, на то, как входит в него член любовника, на то, как на мгновение их тела сливаются так тесно и плотно, что невозможно и представить их по отдельности.
Даже в воображении это зрелище оказалось настолько возбуждающим, что Лавеллан застонал - громко и протяжно, не сразу заметив, что вторит такому же стону Дориана. В конце концов, что же здесь странного: он видит глазами своего наваждения, он выдыхает стоны его губами, он ощущает каждое прикосновение каждым дюймом его разгоряченной кожи.
- Emma sa'lath... - очень тихо выдохнул долиец, отзываясь на возгласы на тевене. Он знал на этом языке не больше двух-трех слов, но понимал сейчас все, что хотел сказать ему шемлен. Просто потому что не нужно слов, когда слушаешь сердцем. - Не отпускай, - голос звучал слабо, глухо, - никогда... никогда, никогда-а-а!
Громкий крик был ответом на жесткую ласку; Йен выгнулся сильнее, точно просил еще, предлагал всего себя. Боли не было - она перестала существовать, слилась воедино с удовольствием, и одно уже нельзя было представить без другого. Эльфу казалось, что прошли уже часы с тех пор, как Дориан вошел в него, казалось, что он никогда не остановится, и мысль эта отозвалась таким ярким наслаждением, что его затрясло, словно в лихорадке, и из горла вырвался новый оглушительный стон.
В очередной раз открыв глаза, долиец вдруг увидел лицо любовника совсем близко: тот сидел на кровати, тесно прижимая его к себе. Он обвил шею Дориана руками, запустил пальцы в его волосы и уже хотел было потянуться к его губам, когда охнул удивленно от резкого рывка и от того, как вес чужого тела разом лишил его дыхания. На мгновение все застыло, словно мушка в янтаре: Йен неотрывно смотрел в глаза любовника и ощущал легчайшие касания его пальцев - те снова повторяли тонкие линии валласлина. Рядом с этой трепетной нежностью, этой полной неподвижностью грубый рывок, которым тевинтерец вошел в его тело, показался особенно сильным, и эльф закричал:
- Да! - руки, еще секунду назад ласково обнимавшие Дориана, крепко вцепились в его плечи, ноги скрестились за его спиной - Йен жадно прижимал его к себе еще теснее, точно можно было стать ближе, чем они уже были сейчас. - Да! Да! Да!
Каждое "да" соответствовало резкому толчку, которым Дориан терзал тело любовника, и каждое звучало громче предыдущего. Казалось, эльф поставил своей целью докричаться до всех: от крыс в подвале до воронов в птичнике под самой крышей Скайхолда.
Отредактировано Йен Лавеллан (16-04-2016 20:29)
Йен кричал так отчаянно, пронзительно и громко, как будто его тело терзало не удовольствие, а самая настоящая пытка, и Дориан солгал бы самому себе, если бы сказал, что ему это не нравится. Йен принадлежал ему, слушался его, отдавался ему целиком, и невозможно было не испытывать наслаждение от того, что больше ни у кого нет привилегии заставлять гордого долийца вот так петь от удовольствия и боли. И с каждым новым звонким криком, достигавшим, наверное, самых высоких башен Скайхолда, движения Дориана становились грубее, резче, жестче, как будто он вознамерился растерзать любовника или попросту вплавить себя в его податливое, открытое тело. И в то же время, словно в противоположность собственной неожиданно вырвавшейся на волю жестокости, в поцелуях Дориан был невероятно нежен: он почти невесомо касался губами глаз, переносицы, губ Йена, скользил легкими прикосновениями пальцев по линиям валласлина и ни на секунду не отводил взгляд от изукрашенного затейливыми рисунками лица.
- Кричи, - хрипло выдохнул он. - Кричи громче, amatus! - это уже было больше похоже на стон, чем на просьбу. - Пусть нас все услышат, хоть в небесах! - и он рассмеялся коротким, шальным смехом.
Йен теперь держал его такой крепкой хваткой, так цепко впился пальцами ему в плечи, так похож на ловушку оказался захват его скрещенных ног, что Дориан вдруг и сам себя почувствовал добычей. То ли эти роли и впрямь менялись между ними так быстро, то ли свое все еще брал сладкий лотосовый дурман, но невозможно было отделаться от чувства, что он попался и стал трофеем юного, но от этого не менее опасного хищника. И это добавляло остроты удовольствию еще больше.
- Покажи мне! - срывающимся голосом потребовал Дориан, заглядывая любовнику в глаза. - Покажи мне... зверя! - мелькнула мысль, что сейчас ногти, вонзившиеся ему в плечи, превратятся в острые когти, но мысль о боли совсем не останавливала. Просунув руку между их телами, Дориан обхватил член Йена: казалось, что новая ласка еще больше подхлестнет и выманит на волю звериную природу.
Неизвестно, слышно ли было крики эльфа на небесах, но спустя несколько минут горло у него уже ощутимо саднило, а голос становился все более хриплым. Замолчать или хотя бы немного сбавить громкость это, конечно, его заставить не могло: каждое движение Дориана наполняло его таким блаженством, что казалось невозможным не сообщить об этом. Хотя бы так - бессловесными воплями, которые, похоже, приходились любовнику очень даже по душе.
Крепкое объятье давно уже превратилось в жизненную необходимость: Йен держался за тевинтерца, словно боялся иначе соскользнуть окончательно в хмельной дурман. Стоило закрыть глаза, и под смеженными веками ярко вспыхивали багряные узоры, точно кровавый лотос прорастал изнутри, торопился собрать свою дань. Не было больше "вчера" и "завтра", даже "сегодня" превратилось в нечто растяжимое и неопределенное - казалось, что день будет длиться столько, сколько захочет долиец.
Поцелуи Дориана - нежные, невесомые - возвращали ему дыхание, которое он так бездумно тратил на крики. От того, как отличались они от жестких, сильных движений любовника, хотелось смеяться, и звуки, издаваемые Лавелланом, окончательно превратились в какофонию: были здесь и крики, и стоны, и смех, и совершенно бесславные попытки ответить шемлену хотя бы парой слов.
Но все это не имело ровным счетом никакого значения, потому что тело его дрожало перетянутой струной в преддверии разрядки. И настойчивая ласка, от которой ногти эльфа еще сильнее вонзились в плечи Дориана, стала последней каплей. Требование любовника едва достигало затуманенного рассудка, но Йен все же понял, чего он хочет, и удовлетворить эту просьбу-приказ оказалось проще простого.
Бросить вожжи, перестать сдерживать животное начало, поддаться звериным инстинктам, позволить своей магии хлынуть мощной волной. Этого долиец уже не запомнил: как вместо очередного крика вырвался из горла раскатистый рык, удивительно похожий на рык терракотового зверя, которого они с Дорианом видели в горах; как заострились черты лица и еще больше приплюснулся нос, обретая сходство с кошачьим; как впились в спину шемлена острые, крепкие когти, оставляя кровавые борозды от плеч до лопаток; как вспыхнули расплавленным золотом глаза с вертикальным зрачком...
Для Йена все это потонуло в небывало яркой, ослепительной вспышке, на мгновение лишившей его чувств. Единственным, что он знал и помнил, была необходимость держаться за любовника как можно крепче, пока удовольствие рвет его тело на части, и пока тот не растаял, окончательно превратившись в то, чем и был - иллюзию, фантом, обман кровавого лотоса.
И Дориан увидел. Не просто то, что хотел, а много больше того, на что мог надеяться: Йен вдруг неуловимо изменился, эльфийское в нем в самом деле уступило место звериному, и в этот раз это, казалось, было ярче и мощнее, чем когда-либо прежде. Дориан только восхищенно ахнул и задохнулся криком, слушая раскатистый рык, в котором почти ничего не осталось от голоса Лавеллана. Рык прошелся по перетянутым наслаждением и напряжением нервам, взвился под потолок и отразился от свода и будто коснулся кожи электрическим разрядом. Зачарованно глядя в заполнившиеся золотом глаза Йена и чувствуя, что под этим взглядом был бы способен повиноваться любому желанию, любому приказу, Дориан зашелся долгим сладострастным стоном, переросшим в крик, когда острые звериные ногти полоснули ему спину.
Если человек может принадлежать зверю, то Дориан сейчас целиком был отдан существу, которым обернулся его любовник, и тонул в равной мере и в жаре его тела, и в собственном чувстве принадлежности. И не сомневался, что может захлебнуться собственным наслаждением, золотом, почему-то разлитым в самом воздухе, и болью оплетавшей их с Йеном и, кажется, даже сплетавшей воедино.
"Никого, кроме тебя!" - подумал Дориан, но не совладал с дыханием, чтобы произнести это вслух. - "Ничего, кроме нас..." - и мысль окончательно потонула в ощущениях тела.
Ярко вспыхнули угли в кальяне, зашипело и вспенилось вино, и дурманящий запах кровавого лотоса разлился многократно сильнее. Дрогнуло, а потом высоко взвилось в камине пламя, выбрасывая снопы искр. Дориан узнал свою магию и, рассмеявшись сквозь стоны, сделал отчаянное усилие ее обуздать. Огонь опал было, а потом полыхнул еще мощнее, и Дориан закричал, будто вторя пляске языков пламени, и окончательно сорвался за грань наслаждения. Полуэльф-полузверь в руках тоже сейчас казался существом, сотканным из огня, и невозможно было не чувствовать, что сгорают они вместе.
Магия, казалось, пропитала собой весь воздух в комнате, как электричество после грозы. Йен чувствовал, как переливается она между их телами, как выплескивается наружу, находя себе воплощение. Его черты только начинали возвращаться к обычным, когда ярко вспыхнуло пламя в камине, отзываясь на обжигающие эмоции Дориана. Сейчас огонь не мог напугать эльфа, и он тихо, счастливо смеялся, всей кожей ощущая его жаркое дыхание. Этот жар заполнял его изнутри, и он же был снаружи - как будто Йен стремительно растворялся в любовнике и его стихии.
- Ma vhenan... - в нежном шепоте не было и намека на недавнее рычание и крики - он звучал так тихо, словно и не мог потревожить наступившую тишину.
Мысли текли медленно, плавно, лениво, и все они были настолько обрывочными, что долийцу не удавалось зацепиться ни за одну из них. Был здесь огромный терракотовый кот, название которого он так и не узнал, были медленно разгорающиеся угли кальяна, был даже красно-синий нос Андреаса, вспомнив который Лавеллан тихо захихикал. А потом снова обнял Дориана, удивляясь тому, насколько реалистично ощущает тепло его влажной от пота кожи.
- Ma vhenan, - так же ласково повторил он, поглаживая шемлена по взъерошенным волосам и зачарованно глядя в потолок. - Побудь еще немного... не исчезай, - те самые горячие волны, которые подхватили эльфа, когда он начал курить кальян, теперь едва ощущались - казалось, что они чуть раскачивают кровать, как лодку, и она вот-вот пристанет к берегу. - А когда меня отпустит, надо будет сделать это с настоящим Дорианом.
Йен пребывал в твердой уверенности, что последнюю фразу только подумал, а не произнес вслух.
Теплые волны, сперва ставшие горячими, а потом прямо-таки огненными, едва не сожгли его вместе с тем, кого он обнимал, а потом, доведя до высшей точки наслаждения, схлынули и отступили, оставили по себе только расслабленность и приятную истому. Дориан вытянулся на спине, глядя в потолок, который все еще казался ему подернутым слабой золотой дымкой, и слушал дыхание и тихий, удивительно нежный шепот Йена.
- Amatus... - негромко отозвался он, и голос прозвучал хрипло после недавних криков и стонов. - Amatus... Кажется, что дыхания до сих пор не хватает... - а его и в самом деле не хватало: грудь все еще тяжело поднималась, и Дориану казалось, что будто берет взаймы слова, которые произносит, тратя на них драгоценные вздохи.
Йен рядом с ним уже не казался ни зверем, ни опасным существом, сотканным из огня, но он все еще будто бы был насквозь пронизан солнцем и излучал мягкий свет свет. Дориану казалось, что, когда любовник касается его, с тонких пальцев слетают солнечные лучи, о которые можно согреться и к которым невозможно не тянуться. Разве можно отпустить от себя солнечного духа?
- Разве я могу исчезнуть? - беззвучно рассмеявшись, Дориан перевернулся на бок и принялся рассматривать профиль Йена. - Я же к тебе привязан, так тесно, что нельзя ни разделиться, ни отойти, - ведь и в самом деле привязан: он почти физически чувствовал золотистые лианы, связывавшие его с любовником. Придвинувшись поближе и чувствуя, как греет тепло, исходящее от Йена, Дориан коснулся сперва его волос, потом лица и, наконец, медленно повел рукой вниз по стройному телу такому расслабленному сейчас. - О, я непременно расскажу настоящему Дориану о твоем желании, - зашептал он в заостренное ухо, чуть касаясь его губами. - А еще? Что еще тебе хотелось бы с ним делать? Как бы тебе понравилось, чтобы это было? - проснувшаяся в Йене открытость и непосредственность во всем, что касалось постели, все еще казалась неожиданной и, пожалуй, будоражила ничуть не меньше, чем его недавняя невинность. Это так и подхлестывало выманивать у него все новые и новые фантазии и слова.
Даже произнесенное охрипшим от криков и стонов голосом, короткое слово "amatus" звучало так ласково, что Лавеллан невольно жмурился, как кот, которого погладили именно так, как он любит. Было хорошо и спокойно, все тревоги улеглись, как ил на дне, казалось, само время остановилось, и больше не нужно было никуда спешить. Все грядущие минуты и часы, дни и месяцы принадлежали только им вдвоем, и понимание этого наполняло долийца острым ощущением счастья.
- А хорошо было бы, если бы был привязан, - тихо отозвался он, прикрыв глаза и наслаждаясь легкими ласками любовника. Уставшее тело нуждалось в этой нежности и, казалось, впитывало ее, как высохшая земля - воду. - Не нужно было бы волноваться о всяких Сидах... или подозрительных белобрысых венатори...
Говорить было откровенно лениво, и Йен лучше бы слушал голос Дориана, чем свой, но мысли как будто озвучивались сами собой, и не было никакой возможности удержать их при себе.
- Я хотел бы снова ласкать его ртом, - шептал эльф, улыбаясь тому, как дыхание шемлена щекочет ему ухо. - Хотел бы, чтобы он отметил меня... ощутить в себе его пальцы... и чтобы он взял меня сзади, - получалось несколько бессвязно, но Лавеллан этого не замечал - он будто проваливался в сон, который вовсе сном не был, ведь он продолжал слышать и осознавать все, что происходило вокруг. А потом вдруг резко распахнул глаза и перекатился на бок, уставившись на Дориана: - Ma vhenan! Ты давно здесь? - вся сонливость слетела с него словно по волшебству, и он смотрел на любовника предельно ясным взглядом. - Ну скажу я тебе, кальян - это вещь! Мне случалось курить дурнолуковку, но тогда видения не были такими яркими и реалистичными... - он подался ближе к тевинтерцу, а после и повалил его на спину, укладываясь сверху. - Я видел, как мы с тобой занимались любовью, и это было так... так... - оборвав сам себя, долиец озадаченно нахмурился. - А почему это мы голые?
Дориан блаженно, негромко рассмеялся: а ведь и в самом деле было бы совсем неплохо, если бы он был привязан к Йену, тогда тому столько раз не удалось бы убежать. Или прогнать его. Тогда не было бы дней и ночей порознь, и не пришлось бы думать, с кем долиец их проводит и не со своими ли лесными собратьями, которые снова и снова корят его неподобающей связью и убеждают вернуться к своему народу. А еще самого этого возвращения не могло бы быть, невозможно ведь вернуться в долийский клан с шемленом на привязи, верно? Дориан рассмеялся, очень довольный своей логикой, а потом прошелся ладонью по лицу, будто хотел стереть золотистую дымку, по-прежнему дурманившую голову.
"Удивительно. Не помню даже, когда меня в последний раз так разбирало."
- Нет больше никаких Сидов, - вяло запротестовал Дориан, неопределенно взмахнув рукой. - А белобрысый венатори... С чего ты взял, что он вообще подозрительный? Ну, то есть... кроме того, что он венатори, конечно... - получалось как-то слишком уж бессвязно и сбивчиво, но у Дориана не было сил заботиться сейчас о внятности речи и последовательности умозаключений.
От слов Йена тело, совсем недавно испытавшее такое бурное наслаждение, снова окатило теплой волной. Невозможно было не представлять все это - как губы Йена ласкают его и любовник смотрит на него снизу вверх совсем не по-человечески сверкающими глазами, как расцветают на светлой коже ярко-красные отметины, как соблазнительно выгибается тонкое, гибкое тело, так доверчиво открытое, жаждущее, и его можно брать сзади, еще острее чувствуя, что принадлежит оно тебе одному.
- Хорошо... так хорошо... - проговорил Дориан словно в полусне, и прошелся пальцами по теплой коже любовника. - Все это обязательно будет, надо только... - он говорил бы и дальше, если бы Йен вдруг не прервал его неожиданно ясным и трезвым голосом.
Может быть, долийца отпустило, может быть, он просто неожиданно совладал с волнами дурмана у себя в голове, но смотрел он сейчас на Дориана совершенно ясным взглядом, разве что удивленным и восхищенным одновременно. Слушаясь любовника, Дориан снова откинулся на спину и закинул руки за голову. Чувствовал он себя донельзя довольным.
- Кальян не всегда такой, amatus, но я решил не жалеть вина, - он усмехнулся, слегка щурясь. - И теперь мне донельзя любопытно узнать, чем же дурнолуковка отличается, - он с удовольствием прямо сейчас занялся бы сравнением двух сортов дурмана, но озадаченный вид и его недоуменный вопрос заставили приостановиться. Дориан не сдержал мальчишеской ухмылки: - Мы голые именно потому, что занимались любовью, - с готовностью поведал он, а потом обеими руками обнял устроившегося на нем Йена: - И как же? Как это было, amatus? - по-прежнему не было ничего лучше Йена, рассуждающего вслух о страсти между ними.
Вы здесь » Dragon Age: The Abyss » История » 11 Верименсиса 9:42 ВД. Однажды, в студеную зимнюю пору
