Когда пленник заговорил, Ниалл подобрался и весь обратился в слух. Он слушал, затаив дыхания и не сводя глаз с чародея, время от времени кивал, на его лице появлялось то сочувственное, то сосредоточенное, то задумчиво выражение, но ни разу не проступило ни мрачное, хищное удовлетворение, которое он сейчас испытывал. Маг старательно давил на жалость, говорил по делу не слишком много - и, к сожалению, так и не назвал имя убийцы - но все-таки во всем сказанном была польза.
"Итак, "А.В." - магистр Аврелий Вексис? Может быть, так, а, может, и нет, но это уже что-то, что-то, о чем можно задать несколько очень вежливых вопросов в тевинтерском посольстве в Денериме."
Одновременно с тем, как мысль о столице промелькнула у Вулффа, о Денериме упомянул и пленник, причем в такой связи, что мгновенно заставил молодого эрла задуматься о делах не только личных, но и государственных, и слова о Южном Пределе насторожили еще больше. Что за дело тевинтерцам до ферелденских эрлингов? И уж тем более - до столицы королевства? Не сдержавшись, Вулфф метнул быстрый, внимательный взгляд на Кусланда, а потом снова обернулся к разговорившемуся, наконец, магу.
Теперь нетрудно было увидеть, что маг не врет, что он даже не просто правдив, а старается и в самом деле вспомнить все мало-мальски ценное, показать и доказать свою полезность, убедить в своей искренности. Сколько стараний и какая отчаянная надежда вспыхнула у него в глазах! И мольба, страстная, болезненная, способная, кажется, разжалобить и смягчить даже каменное сердце.
"Наверное, мое не из камня сотворено, из чего-то другого."
Ниалл мягко улыбнулся пленнику, погладил его по голове рукой в лучной перчатке.
- Спасибо тебе, - негромко проговорил юноша. - Вот ты мне и помог. Тебе не придется платить за чужую блажь и чужие преступления, - он слегка сощурился. - Только за собственную глупость. Доброй дороги в Бездну, - Вулфф оскалился по-волчьи, вздернув верхнюю губу, одной рукой придавил свою жертву к земле, потом медленно, как будто хотел приласкать, обвел острием кинжала скулу мага, скользнул к шее, потом еще ниже.
Вспоров поношенную холщовую мантию, кинжал вошел в пах чародея. Потом еще раз - в живот. В средостение. В грудь, скользнув по кости с мерзким скрежещущим звуком. И, наконец, в горло, вскрыв его от выемки между ключицами до челюсти.
Ниалл слушал отчаянные вопли, в которые почти сразу перешли тщетные мольбы, потом звериный вой, под конец переросший в мучительный, постепенно слабеющий хрип. Жадно, неотрывно всматривался в свою добычу, не замечая, что перчатки давно пропитались чужой кровью, что кровь брызнула в лицо и соленый металлический привкус на губах - от нее. Судорожно, рефлекторно сокращались связки в горле, как будто он рычал в тон предсмертному хрипу жертвы. Честный андрастианин, наверное, не должен наслаждаться мучениями того, кого вынужден убить, но в Ниалле сейчас не было ничего не только от андрастианина - от человека, и к тому, что он делал, никто его не вынуждал. Он рвал бы мага зубами, глотая его кровь и ломая ему кости - за отца, за то, что не привел к настоящему убийце, за странную боль, которая все никак не уймется, а еще просто чтобы утолить жажду, ничем не схожую с человеческой.
Наконец, чародей затих, и рука Ниалла, сжимавшая кинжал замерла.
"Кончено."
Он медленно, с хрипом втянул в себя воздух, облизнул обветренные губы и, вытерев кинжал об одежду убитого, тяжело, как пьяный, поднялся на ноги.
- Можем возвращаться в Вулфхолл, - хрипло проговорил Ниалл, убирая оружие в ножны. - Надо до темноты успеть с похоронами, - несколько секунд он молчал, потом поднял взгляд на Кусланда, слегка усмехнулся и продолжил: - Хорошо, что он разговорился не только о местных делах, но и о столичных. И, пожалуй, у меня теперь есть в Денериме дело, - Ниалл улыбался слабой, немного усталой улыбкой и надеялся, что никаких его чувств она не выдает.
После того, что несколько минут назад сделал, он чувствовал себя так, будто залпом выпил кувшин крепчайшего гномьего эля и все никак не восстановит дыхание. А еще всматривался в бледное, ничего не выражающее лицо принца и никак не мог понять, что Кусланд о нем думает теперь, став свидетелем этой неожиданной кровавой тризны.