Неподдельное ощущение горя застало Дилана врасплох. Он привык думать, что относится к своему то ли деду, то ли отцу не особенно тепло, часто ворчал про себя и вслух, сетуя на его неуживчивый, суровый характер. Но сейчас чувство потери было настолько сильным, что Дилану хотелось поплотнее запахнуть одежду, иначе казалось, что гуляющие вокруг сквозняки, пробираются прямо сквозь него, через дыру в его душе. Дыра в душе - какой трагический образ, прямо из рыцарских романов. "Я потерял свою любовь, мне некуда идти, и вместо сердца пустота болит в моей груди". Что-то такое он когда-то читал, но никогда не думал, что станет вспоминать эти строки в связи с Бартоломью. Но на деле все оказалось совсем не так, как он ожидал.
Дилан внезапно осознал, что дед был единственным человеком, на которого можно было положиться. Да, они были разные, да, не понимали друг друга и Дилан никогда бы не доверил ему свои сокровенные мысли и желания. Но в то же время, Бартоломью Хьюм дарил ему ощущение твердой почвы под ногами, чувство надежности и уверенность в завтрашнем дне. Если бы он был сейчас жив, то Дилан бы немедленно уехал в Денерим, запил на пару недель, оставил в Жемчужине нелепо большую сумму денег, а по возвращении он нашел деда в гневе, но и их дом и баннорн были бы в полном порядке. А на кого ему полагаться сейчас? Его бабушка, жена Бартоломью, была женщиной достойной, но в число ее достоинств никогда не входила самостоятельность, она хорошо справлялась с тем, чтобы быть верной тенью своего мужа, но точно не смогла бы его заменить. Что уж говорить про Адель! Если бы Дилан сейчас решил загулять на пару недель, что бы он нашел по возвращении? Кучу счетов, которую успела наделать мать? Толпу народа, который решил не работать, раз настоящего хозяина все равно нет? Жадного соседа, который обмерял бы их комнаты, чтобы узнать, влезет ли туда его мебель, когда ему удастся выкинуть Хьюмов вон?
Дилану придется стать банном Амарантайна. Он не способен махнуть на эту ответственность рукой, хотя бы потому что не глуп и не хочет остаться ни с чем. А быть банном Амарантайна ему очень не хотелось. Ему казалось, что сейчас наступает та часть его жизни, в которой уже не случиться ничего увлекательного и нужного именно ему. Пока он был всего лишь юным наследником, он мог отстраняться от дел баннорна, и даже от собственной фамилии и мечтать, что в будущем судьба подарит ему шанс стать ближе к его другой родне. Ему хотелось поехать в знаменитый Хайевер, побывать в Башне Бдения, хотелось, чтобы его жизненный путь, если не повторял полностью, то хотя бы пересекался с судьбой Оливера Кусланда. Но теперь он банн Хьюм, у него полно забот и так и будет до конца его дней. Не надо было мечтать и что-то себе придумывать, особенно, если учесть, что его настоящий отец поводов для таких мечтаний никогда не давал. Да Дилану и не казалось, что он на что-то надеется, но сегодня было так больно, как будто вместе с Бартоломью умерли и какие-то тайные чаяния его наследника.
А еще Дилан просто тосковал по деду. "Пустота болит в моей груди". Он внезапно понял, что тот никогда не относился к нему, как к бастарду. Бартоломью назвал его своим сыном и так и растил его, никогда не попрекая происхождением, не делая никаких различий между ним и Адель. И сейчас Дилан испытывал еще и запоздалую благодарность за то, что на самом деле не знал, что такое судьба бастарда и мог относится к своего настоящему отцу без еще одной порции горечи.
Как ни странно, именно подавленное душевное состояние помогло ему справиться со страхом и изумлением, которые он испытал, когда услышал последние слова Мелинды. Его брови уже готовы были взлететь вверх, но мимика, скованная мрачностью, оказалось не столь богатой. Подняться удалось только одной брови и это даже могло бы сойти за надменную гримасу недоумения.
- Спасибо вам за ваши слова, - уже в который раз за этот день сказал Дилан, - только к сожалению именно отца я сегодня и провожаю. Я понимаю, вы подруга моей матери и, возможно, полагаете, что ее горе глубже, чем мое, так как некоторые считают, что она была ближе нашему отцу, чем я. У нас, конечно, были разногласия, но правда остается правдой - я его сын, а он был моим отцом и навсегда им останется.
Дилан прекрасно понимал, что Мелинда имела в виду нечто другое. Но сознаваться, что знает, о чем она говорит, не собирался. Лихорадочная паника постепенно начала занимать место горя, но по нему этого пока не было заметно.