Лихой разбойничий свист, оглушительные, до раскалённых докрасна ладоней хлопки, – от них краснели не только ладони мужские, но и ляжки женские, которые не успевали вовремя увильнуть от загребущих ручищ и потеснить другие в серёдке круга, – восклицания зрителей, подстёгивавшие и без того разгорячившихся девок, задорная музыка разошедшихся музыкантов – весь этот гвалт распирал скромный трактирчик, умещавший в себе неприлично много людей, наваливался на бревенчатые его стены, на слюдяные запотевшие оконца и вырывался потоком на улицу всякий раз, когда распахивалась дверь, чтобы впустить свежие лица и выпустить лица свежести уже не первой – не лица даже, а заплывшие от наставленных, наливающихся лиловым тумаков и опухшие от количества влитого внутрь пойла физиономии, – на бодрящий морозец, крепчавший с наступлением сумерек.
Кабатчик всеобщего безудержного веселья не разделял совсем. Он хмурился и сопел в нечёсаную бороду, переводя взгляд с опьянённой оравы на балки под потолком, сыпавшие трухой, и обратно на ораву. Трактир шатало в такт музыке, а успевших порядком упиться ушатывало с уже удвоенной силой. Одни продолжали героически держаться на ногах, свистеть, слюнявя пальцы, и изредка клонились в сторону, норовя тайком опереться на чуть более устойчивого товарища, выпившего на кружечку меньше. Другие же, меняя цвет рожи с разновидности пунцово-алкогольного на оттенок тошнотно-зелёного, вываливались из неровного строя, окружившего пляшущих девушек, и нетвёрдой походкой плелись на выход, пытаясь не расплескать по пути ядрёное месиво всякой дряни, подступившее к глотке. Но, прочухавшись на свежем воздухе, они обязательно возвращались обратно за восполнением «боевых потерь» и продолжением набиравшей обороты пирушки.
Хмель питейный и хмель музыкальный мешались меж собой, одобрительные выкрики надбавляли сверху несколько градусов, и Дейдра ощущала себя бесконечно пьяной и такой же бесконечно счастливой, свободной от мрачности будних дней. Розовощёкая, с оголившимся плечиком, выползшим из-под льняной рубахи, с растрёпанной ржавой косой, она, кружась, бесстыже дразнила и без того распалённых кутил, всё выжидавших удачного момента, чтоб утянуть приглянувшуюся девку. Притворно возмущавшиеся в ответ на мужицкую наглость девки, в свой черёд, присматривались, приценивались, перед кем лишний раз юбкой прошуршать, кому томный из-под ресниц послать, а кто обойдётся посылом обыкновенным, без томного. Что греха таить, Дея сама, хоть и увлечённая потехой, но на зрителей, столь горячо осыпавших грубоватыми комплиментами, краем глаза нет-нет, да поглядывала. И пусть в глазах, подёрнутых хмельной дымкой, дурнушка преображалась в красавицу, а плюгавый мужичок – если не в рыцаря из девичьих грёз, то уж точно в вероятного кавалера на вечер грядущий, – правда, подобные чары спадали наутро, спросонья нередко удручая плачевной действительностью, – но Дейдра готова была поспорить на пару своих новеньких сапог, что смуглый вояка в первых рядах был хорош собой и без её идущей кругом головы и весело плещущегося в желудке глинтвейна с сидром. Она отметила это для себя совершенно случайно, как бы вскользь, но мысль не исчезла бесследно, зацепилась, въелась. Игривость и любопытство взяли своё, – Дея особо тому и не противилась, да и больно славным парень ей показался. А ещё, доспехи у него были внушительные и начищенные, что тоже важный показатель, уж она-то знала наверняка, – и уже совершенно неслучайно рыжая оказывалась поблизости всё чаще, улыбалась и заливисто смеялась, а потом – и вовсе стала открыто подмигивать. Подмигивала – и резвой козочкой тут же отскакивала в середину круга, сцепляясь с какой девчонкой под локти.
— Во разошлись-то, во раздухарились-то как девчата!
— Да скорее артисты издохнут и снега с Морозных Гор сойдут, чем они хоть маленько притомятся!
— То ли ещё будет! — хватая ртом воздух, Дея притопнула повелительно ногой и выкрикнула, что есть мочи, оглядывая толпу, — Места, больше места!
Отборнейшую брань кабатчика, когда двое здоровенных детин выдвинули в центр зала добротно сколоченный дубовый стол, размыкая гудящее кольцо, конечно же никто не услышал. Расколовшихся на черепки глиняных плошек и кувшина с подкисшим вином, ставших причиной этой самой ругани, не заметили подавно. Спасти из утвари удалось лишь полупустую бутыль с сидром, опасно пошатнувшуюся на самом крае столешницы. Её подхватила в последний момент извернувшаяся кое-как Дейдра, – вероятно, не столько из стыда за порчу имущества, сколько из практических соображений, – а саму же Дейдру вместе с чернявой девкой, как самых прытких и бойких, не унимавшихся до последнего, быстрёхонько подхватили за талию – обе они враз, точно сговорившись, взвизгнули, захохотали, упершись кулаками в мужские плечи, – да водрузили прямо на стол.
— Так-то... — переводя дыхание, Дея покачнулась неловко, сделала глоток с горла и отсалютовала бутылкой музыкантам, — Так-то! Живее! Шибчей, ну!
Стоически выдерживавший вусмерть пьяных мужиков и прочие весомые невзгоды стол, служивший верой и правдой как хозяину трактира, так и его посетителям, глухо заскрипел. Гарцевали девчонки так, словно не на деревянной крышке выплясывали, а на раскалённых углях – скоро, дико, без остановок, умудряясь попадать в такт. Казалось, сами музыканты едва ли поспевали за ними – дударь и вовсе задыхался, бедолага, то синея, то багровея лицом. Шаг вперёд, к самому краешку, прыжок, хлопок, шаг назад, прыжок, хлопок, каблук, мысок, каблук, кулаками в бока. Музыку Дейдра уже и не слышала: сердце бешено колотилось у самого горла, кровь клокотала в висках, таверна перед глазами вращалась и дрожала. А ноги, точно заколдованные, всё продолжали выбивать ритм.
И вот тут-то, в самый разгар веселья, случилось то, чего не ожидал никто. Даже Дейдра, когда лихо подбрасывала ноги.
— Поберегись! — гаркнули из толпы.
Прокатившийся вслед за выкриком по залу кабака оглушительный гогот отозвался дребезжанием стёклышек окон,  всколыхнул свечное пламя, заглушил музыку и даже шум в голове рыжей, выдернув её из беспамятства, заставив встрепенуться, сбавить темп и замереть вовсе.
— Вот так девонька! Хрупенькая такая с виду, а сапогом зашибить насмерть могёт! — пропищал рябой мужичок, втягивая голову в плечи и сутуля спину.
— А ты сейчас догалдишься, и тебе в харю от ней прилетит вторым!
— Лучше пущай съездит разок так прицельно по какой вражьей роже! Да хотя бы по той же орлейской!
Суть конфуза до Дейдры дошла не сразу. Она растерянно заморгала, закрутила головой в отчаянной попытке понять случившееся, пробежалась взглядом по искажённым гримасой смеха лицам. Понимание постепенно к ней начало приходить, когда увидела того самого симпатичного хлопца, на которого она давеча положила глаз. Симпатичного, правда, из-за залившей пол-лица крови в нём теперь было немного. А потом, желая дополнить картину и осознать её до конца, вдруг вспомнила и за шутки про сапоги, – после такой пляски, да ещё со хмельком, соображалось не так скорёхонько, – опустила взгляд на свои ноги и ахнула, выронив из рук бутылку – милая её сердцу пара сапожков оказалась жестоко разлучённой.
— Ой! — звучно воскликнула Дея, вскидывая голову, и, не раздумывая долго, рванула с места, делая шаг в никуда.
В голове её сейчас было слишком мало места, чтобы приткнуть туда ещё память о том, что стол под ногами никто не отменял.

Отредактировано Дейдра (26-12-2015 02:38)