Много воды утекло с тех пор, как Нивеллена насилком увели из денеримского эльфинажа в сопровождении храмовников. Но он не забыл этот день. Как и многие, многие дни до него.
У целителя была хорошая память: в сознание его прочно врезался шум веселой болтовни, ругань старших с торговцем, втридорога пытавшимся продать залежалую рыбу, скрип деревянных половиц над головой и озорные крики ребятишек на улице - таких же, как он сам. Хорошо он помнил и Илана Табриса, пусть и не сразу узнал его в этом возмужавшем эльфе, манерами больше напоминающем разбойника с большой дороги, нежели стража. И не очень удивился, когда в ответ тот не признал в Нивеллене веснушчатого, бледного мальчугана, почти никогда не выходившего из хижины, предпочитавшего общество грубо сшитых игрушек, набитых песком своим громкоголосым сверстникам.
От Табриса веяло теплом, пусть целитель и не считал эльфинаж Денерима своим настоящим домом. И из всех стражей, Нив охотнее всего разговаривал с ним. Точнее, страж был тем, с кем он вообще позволял себе говорить, время от времени робко роняя пару-тройку скупых на эмоции фраз. И вслушиваясь в то, как живо он рассказывает об окрестностях Башни Бдения и расписывает прелести Амарантайна, Нивеллену неизменно казалось, что сам он - безнадежно нем. Он завидовал тому, как легко и свободно эльф изъясняется, нисколько не задумываясь о том, как воспримут его окружающие.
Так странно... Что целителю хотелось проверить - а не вырван ли с корнем его собственный язык?
Шагая по пыльной дороге, вьющейся серебристой змейкой меж бескрайними пахотными полями, иногда ныряющей в лесную тень, Нив рассеянно думал о том, что пешие путешествия бывают приятными. Когда тебе не приходится разгуливать по темным топям, вырывая полы мантии из цепкого хвата искривленных временем корней или взбираться по скользким склонам оврагов, делая шаг и тут же съезжая ко дну на добрый десяток.
Иногда он осматривался, с интересом разглядывая деревья, посеребренные дорожной пылью - сразу видно, что здесь давно не было дождя. С ласковыми дуновениями ветерка, пыль поднималась в воздух и оттого Нивеллену ужасно хотелось чихнуть. И он смешливо морщился, на всякий случай зажимая рот ладонью и разочарованно вытирал выступающие в уголках глаз капельки, когда чихнуть все таки не получалось.
Тренировки еще не успели дать свои плоды и на третьем часу ходьбы, целитель слегка подустал и ссутулился, но попросить Табриса о передышке так и не решился, а потому все больше молчал, да плелся позади стража, неохотно переставляя отяжелевшие ноги. На предложение срезать он ответил кивком и спустя несколько секунд сконфуженно понял, что у эльфа глаз на затылке нет и он вряд ли оценит молчаливое согласие спутника.
А отвечать уже было поздно - если только не хотел Нивеллен выставить себя совсем дураком.
Еще, когда они сошли с основного тракта, целителю подумалось, что реши они отправиться в Амарантайн верхом, то уже добрались бы до города. Но несмотря на ощутимую пользу, он лошадей побаивался. И был благодарен Табрису за его решение - тише едешь, как говорится, дальше будешь. Очень уж маг страшился навернуться с крупа коня и сломать себе шею. И пусть были вещи, которых он боялся в разы сильнее, лишняя осторожность еще никому не мешала.
Но всякая безоблачная прогулка имеет неприятное свойство прерываться в самый неожиданный для того момент. И эта все же закончилась - вместе с высыпавшим на тропу человеком в рваной, видавшей лучшие времена мантии. И Нивеллен, будто по чьему-то настоятельному указу, присмотрелся к человеку, стараясь держаться за плечом своего собрата-стража.
У целителя была хорошая память - он открыл было рот, чтобы поприветствовать чародея и запнулся на полуслове, забыв как дышать. Этот человек... О Боги милостивые... Этот человек был одним из тех счастливчиков, что выжили в стычке с силами Инквизиции.
Леви сглотнул, тихонько втягивая воздух сквозь приоткрытый рот и стараясь успокоить панику внутри себя. Он даже плотнее прижался к стражу, побелевшими пальцами вцепившись в его локоть, словно ища в Табрисе поддержки. Или опоры - дабы устоять на нетвердых ногах.
Он испуганно икнул, не очень довольный переложенной на его хрупкие плечи ответственностью и обиженно взглянул на эльфа.
— С ним? - робко переспросил Нивеллен так и не выйдя из-за спины стража, послушался, приветствуя человека и молясь, чтобы дрожь в голосе не выдала его суетливого страха: — Здравствуйте. Вам, наверное, нужна помощь?
Целитель запнулся, замирая на месте. Потому что почувствовал. Чужая боль коснулась его, накрывая с головой и Леви лишь сильнее сжал пальцы на чужой руке, стараясь привести в порядок совсем спутавшиеся мысли. Слишком занятый собой, он не заметил, как неизвестный подался вперед, окрыленный внезапно настигнувшим его осознанием. Он узнал.

В ответ на шепот стража Нивеллен рассеяно кивает. Но он боится не чароплета – которого, кстати, Гослином величали другие отступники, а того, что правда о его присоединении к Ордену вплывет на поверхность, будто утопленник со дна глубокого озера, сплошь заросшего камышами. Это стало бы настоящей катастрофой!
Но неожиданное сравнение приглянулось целителю и он бесшумно зашевелил губами, стараясь запомнить его, чтобы когда-нибудь блеснуть им в одной из своих книг. Если у него вообще хватит духу написать что-то большее, нежели тройку скупых, зажатых в тиски стеснения фраз на смятом обрывке пергамента.
Очнувшись от своего минутного оцепенения, Нивеллен взглянул на отступника еще раз. Его ужасно смущало то, с какой настойчивостью человек рассматривал его. Так, словно пытался убедиться в чем-то и эльф поневоле отступил еще немного назад, совсем сливаясь с фигурой Табриса - только глазищи, что размерами вполне могли бы сойти за две небольшие луны, сверкнули из-за чужого плеча в немом испуге. В испуге, который мгновенно сменился ноющей в душе жалостью.
Целитель знавал Гослина совсем другим - нет смысла спорить, что маги всегда были созданиями не от мира сего, но этот человек, много на своем веку повидавший, никогда не стремящийся причинять другим вред, был Нивеллену искренне симпатичен. Но тот веселый Гослин, травящий байки у костра, когда сменялся караул и уставшие, вымотанные чародеи подсаживались к котелку, разливая по мискам ароматную похлебку из пойманной поутру рыбы, канул в небытие. Человек, что стоял сейчас перед ними, был жалок. Плечи его безвольно опустились, согнутые бременем страха, неотступно следующим за ним по пятам, а в глазах заместо искорки шебутного веселья разжегся пожар суеверного ужаса. Пожар, очень знакомый Нивеллену. И целитель, с горечью рассматривая то, во что превратился знакомый из его прошлого, до боли сжал руку Табриса, впиваясь пальцами в ткань.
Ему очень хотелось спросить у Гослина, что сталось с остальными. С остальными выжившими, а ведь их было трое от силы. Он вздохнул и день тот явственно промелькнул перед глазами - подобно страшному мороку. Их осталось тогда немного. С грустью Нивеллен вспомнил седого Олиса, пронзенного копьем, умоляющего перед смертью вытащить из него этот холодный кусок мертвого железа. Странный был этот Олис. Впрочем, как все они.
Разве живые существа не имеют права на свои маленькие странности?
Думая об этом, Нивеллен понял запоздало, что разозлился. И это чувство, почти ему незнакомое, захлестнуло с головой. Он не мог сказать точно, что стало причиной - может быть, ненавидел он в этот момент все перемены, что настигли с восстанием Круг. Может быть, он злился на агентов Инквизиции, так некстати набредших на укрепления отступников. Но итог все равно был один - тех людей Нивеллен не смог узнать достаточно близко, чтобы назвать их своими друзьями. Хорошо, что хотя бы кто-то остался в живых.
...— Уходим? - за резкий оклик Табриса целитель ухватился как за спасительную соломинку, выбираясь из омута горестных воспоминаний и лишь осознав смысл заданного вопроса, испуганно вздрогнул. «Уходим?» - повторил он одними губами, все еще удивленно вглядываясь в лицо стража, а после, неверяще переспросил: — Ч-что?
От волнения он даже заикаться начал, но переведя взгляд на отступника, нетерпеливо переминающегося с ноги на ногу, немного отпрянул. Хоть локоть и не отпустил.
Сердце его сжималось - так болезненно, что Нивеллен не смог бы уйти, даже если бы отчаянно захотел этого. И пусть его всего колотило внутри, целитель улыбнулся Гослину, как улыбались когда-то ему самому адепты Церкви, терпеливо отвечая на каждый глупый вопрос остроухого.
— Я помогу. - промолвил Леви, не зная, как у него вообще хватило мужества выступить против агрессивной настороженности старшего собрата по оружию и виновато поднял взгляд на Табриса, смотря куда-то ему в шею, чтобы не видеть в его глазах осуждения. — Ты можешь подождать здесь, я скоро вернусь.
Пробормотал Нивеллен очень неуверенно, все еще цепляясь пальцами за складки ткани. И по лицу его читалось явственно, как по раскрытой книге, что он очень не хочет оставаться один. А еще ему казалось, что если он выпустит из ладони чужую руку, то разом растеряет всю свою мифическую решимость. Но попробовать-то надо было...
Он отступил еще на шаг, совсем отстраняясь от главного примера своего далекого несчастливого детства и осторожно направился к отступнику, ступая по-кошачьи мягко, чтобы не спугнуть. В голосе же эльфа появилась деловитость, совсем ему не свойственная. Она, почти незаметная, искрой вспыхивала в его мягких, ласковых интонациях и тут же скрывалась с чужого слуха долой. Нивеллен с Состраданием был солидарен - они должны были помочь.
— Что с ребенком? - тихо поинтересовался целитель, ступая вслед за человеком в объятия леса. И подумалось ему, что чародеи Башни рассказывали - в этих местах, в старой обветшалой хижине когда-то жила ведьма, призывавшая демонов. Ох, только бы не туда судьба их сейчас привела, только бы не туда!