[audio]http://pleer.com/tracks/8734788GzIS[/audio]
Монотонный физический труд должен помочь упорядочить мысли - так твердили старшие чародеи, еще в Круге, вручая ученику в руки тряпку и ведро. Наведение чистоты и порядка - приучает спокойствию и смирению. И это, наверное, можно назвать самой большой ложью во всей жизни Нивеллена. Потому как елозя тряпкой по пыльной полке, он не чувствует ровным счетом никакого морального успокоения. И мысли не получается разобрать по «старшинству» - слишком чувствительно целитель реагирует на присутствие стража. Логэйн Мак-Тир всего лишь делает шаг в сторону, а кажется уже, будто он нарушает личное пространство.
Плохо. Очень плохо. Не нужно быть гением, чтобы понимать, что так не может бесконечно продолжаться. Что все время отшатываться и прятаться не получится, хоть как ты старайся. Башня Бдения - не необъятное королевство, где можно затеряться и ни разу не встретить больше за всю свою жизнь самый страшный свой кошмар...И живое воплощение своего личного божества.
И надо бы примириться, ужиться, привыкнуть... Только вот это одна из тех ситуаций, где разум телу не приказчик. Ну не может целитель сосредоточиться рядом с этим человеком! Потому как его зычный голос играет на оголенных нервах как опытный музыкант на струнах нежной арфы. И дело совсем не в страхе.
Может быть, в исконно собачьем стремлении угодить.
Кусая губы, резко, нервозно стряхивая драную тряпку от пыли, Нивеллен старается думать о хорошем. В конце-концов, его до сих пор не убили, не казнили иронией, не выставили вон. Все не так плохо, на самом-то деле, но мысли о безграничном великодушии стража эльф тут же подвергает сомнению.
В это самое великодушие верится очень слабо, потому как не к ночи упомянутое «все не так уж плохо» в любой момент может взорваться яростными криками над головой и целым снопом не лишенных ехидства замечаний. Достаточно всего лишь сделать что-то не так, ляпнуть что-нибудь лишнее, хотя бы на лишний дюйм вторгнуться в его голову. Сэр Логэйн был не из тех, кто легко идет на сближение просто из праздного интереса и оттого его честность, все, что он говорит - о том, что никогда не должно было достигнуть ушей целителя в обыденное время, - удивляет. И даже пугает. Потому что так не говорят с новобранцем, так говорят с равным. Спокойно и рассудительно, надеясь на искренность в ответ.
Но Нивеллен не глуп, не слеп и не глух. Он прекрасно знает цену старшему стражу и знает то, что в сравнении с ним не стоит и гроша. И от этой мысли все холодеет внутри. И желание утопиться в озере уже кажется целителю не таким уж странным. Это желание практически уместно - оттого и тяжело на душе.
Он вздыхает. Тихо, почти захлебываясь пыльным прохладным воздухом и оставляя тряпку на самом краю одной из деревянных перекладин, садится на корточки, осторожно, даже боязливо касаясь потрепанного чьими-то лапищами переплета. И временем - да, оно тоже очень любит трепать и испытывать на прочность.
«Сказания южных земель. Том Первый» - гласят полустершиеся с переплета строки и Нивеллен не может удержаться - обводит пальцами барельеф узоров, украшающих посеревший переплет. На лице его наконец проступает умиротворение, разбавленное легкой улыбкой - символом сдержанного, пугливого восхищения. Сколько же времени эти ветераны стояли здесь неприступной стеной знаний, стойко сопротивляясь затхлой сырости, что наверняка приходит в Башню каждой весной, вслед за оттепелью? И пыли, в некоторых местах приобретшей вид присохшей к страницам корочки - такое чувство, что книгу трогали перемазанными в грязи руками.
Когда целитель опускает маленькую, белую ладонь поверх переплета, растирая комочки грязи, то почти чувствует тепло, исходящее от страниц. Почти чувствует робкие колебания пламени свечи, в свете которой автор трудился, не покладая рук. И ему становится за автора ужасно обидно. И если бы не мелькнувшая на границе сознания мысль, сопряженная с чужим глухим голосом, Нивеллен тотчас взялся бы за чтение, уютно устроившись на полу в кругу безмолвных собеседников. Ведь книги порой могут сказать куда больше, чем любой из живых.
Непослушные вихрастые пряди спадают на лоб и целитель поправляет их по наитию, задумчиво почесывая переносицу отросшими ногтями. Этот вопрос - такой странный для человека. Зачем стражу вообще знать что-то о магии, если он все равно не приблизится к ее пониманию ни на йоту? Зачем, если он никогда не чувствовал пульсацию потусторонней энергии в своем теле? И немыслимое облегчение, опустошение, приходящее после каждого сотворенного заклятия. А потом и смертельная усталость, неотрывно следующая за любой мало-мальски значимой тратой магического потенциала.
— Справляюсь? - переспрашивает Нивеллен, пробуя это слово на вкус. Но оно кажется таким неподходящим, что он просто не может удержаться от пояснений: — Чародеи, прошедшие Круг или хотя бы как-то обучившиеся магии не справляются с магией. Они с ней едины.
Все запутывается еще сильнее. Ох! Эльф вздыхает еще раз, пытаясь собраться с мыслями и начинает с самого начала, поражаясь своему голосу - мягкости его интонаций, в которых еще недавно плескались нотки панического страха.
— У каждого чародея есть предрасположенность к определенному роду магии. Некоторым проще даются стихийные заклятья, есть и те, кто предпочитает разрушительной силе медленное ослабление врага. Находятся редкие таланты, которым по плечу заклятия из нескольких школ, обычно противопоставляющих себя друг другу. - целитель хмурится, стараясь перевести сравнение на язык, который стражу был бы всецело понятен: — Это так же сложно, как одинаково хорошо владеть и луком, и мечом. Но факт все равно остается фактом - чародеи совершенствуются в тех школах, к которым имеют хотя бы какой-то талант. Им не нужно справляться с родом магии, к которой они предрасположены. А обучаться тому, чему не наделены они с рождения - так же бесполезно, как пытаться дозваться кого-то, крича супротив шквального ветра.
Целитель замолкает, не зная, стоит ли продолжать монолог. И на стража не смотрит вовсе.

«Если вдруг возникнет необходимость» - режет фраза по нервам затупившимся лезвием ножа, даже не будучи произнесенной вслух. Слишком часто Нивеллен в своей жизни уповал на эту эфемерное «если», надеясь, что все обойдется. Искренне веря в то, что неприятности обойдут его стороной. Горе случалось - у кого-то поблизости, случалось у знакомых ему чародеев, встречалось у обычных селян, теснилось рядом с каждым из стражей. Горе касалось рано или поздно всех, только не его.
«Только бы не меня» - любил повторять целитель, засыпая под свой монотонный, испуганный шепот, лелея в себе непорочную веру в то, что все наладится. Но жизнь ломает любую одержимость и любую веру, не подкрепленную стойкостью духа и силой разума, стирает в порошок.
Пришло время, когда Нивеллен и сам оказался в вязком омуте ужасающих событий, днем страдая от чужих насмешек и терзая себя муками совести - ночью. Ему надо было еще в Круге понять, что спокойствие не бывает вечным, что буря в конце-концов нагрянет, отворив нараспашку дверь в каждый дом. И окошко в каждое сердце.
«Если вдруг возникнет такая необходимость...» - целитель качает головой, упрямо поджимая губы в тонкую, бескровную полосу. Нет, так слишком неправильно. Все эти слова насквозь пропитаны ложью, потому что необходимость все равно настанет - хоть беги ты от нее сломя голову, хоть жди, стоя на месте и с безропотностью преданного вассала ожидая ее прихода. «Когда необходимость настанет» - да, так было все же вернее.
Что ни говори, Нивеллен ждал этого разговора. С тревогой на душе, отчаянно стараясь не думать о своем ответе - потому как не знал, что сказать. И пусть страж не ждал от него честности, не ждал исповеди, тонущей в слезах и громких рваных вздохах, эльф знал, что нужно дать хоть какой-то мало-мальски вразумительный ответ. Нужно. Потому что иначе этот разговор повторится вновь - и как знать, будет ли он в следующий раз готов распахнуть свою душу этому человеку?
Целитель не злится, упершись взглядом в потертый переплет, который рассмотрел до мелочей - только бы не поднимать взгляд на стража, только бы не выдать всех противоречивых чувств, что отражаются на лице как строки поэмы на страницах раскрытой книги. Он не злится, но сетует - как Логэйн Мак-Тир вообще может задавать такие вопросы? Ведь он знает, должен знать, как тяжело иногда говорить правду, страшась неминуемых последствий. Но тяжелее всего - погружаться в недры собственного сознания, путаясь в мыслях и эмоциях, прорываясь через подкорку суеверного страха. Перед миром, перед собой и перед своей непогрешимой верой.
Нивеллену хочется кричать, срывая голос. Рассказать о том, что ему никогда не приходилось сражаться, что ему не хотелось. О том, как отчаянно он пытается перекроить себя - но все тщетно. Ему хочется взахлеб говорить о том, что хотя бы кому-то в эти суровые времена нужно созидать, презрея разрушение. Но вся эта лирика не стоит и выеденного яйца, потому что проблема не в отсутствии всякого таланта. Проблема не в принципах, даже не в страхе. Проблема в отвратительном, гнусном малодушии - ведь можно закрывать на все глаза, пока кто-то готов за тебя сражаться. Пока кто-то готов пачкать руки в крови, оставляя ладони целителя такими же незапятнанными и чистыми как только что выпавший снег, оседающий поверх колючего инея.
И целитель послушно, почти благодарно мирится с этой мыслью из раза в раз, приглушая говорливой совестью ненависть к самому себе. И к своей слабости, которую не вылечить ни мягкостью, ни безразличием, ни парой хороших затрещин. Есть болезни, что лечатся только могилой - и Нивеллену кажется, что терзает его подобная хворь.
— Я... - запинается эльф, пугаясь тому, как громко, как резко звучит его голос средь потрескивания огня в покрытом копотью камине, — Я знаю, что этого недостаточно. Знаю.
Соглашается он, сокрушаясь и невольно стискивает зубы, предаваясь нахлынувшей на него безысходности.
«И ничего не делаю с этим?»
«Не собираюсь делать?»
«Но ведь это совсем не шутки!»
Встречу с порождениями тьмы, что грозила целителю как любому из стражей, трудно было принять за чей-то нелепый розыгрыш. Он встретится с ними. Когда-нибудь и один на один, всматриваясь в ужасе в белки мертвых глаз. И помоги Создатель, чтобы мучения его прекратились быстро - если способны эти существа дарить кому-то милосердие мгновенной смерти.
Нивеллен знал, что не выйдет из такого поединка живым и не питал радужных надежд. По крайней мере, по отношению к самому себе это было честно. И выглядело потому еще более омерзительно.
— Нет. - тихо добавляет Нивеллен, не понимая сам - отвечает ли он на дилемму, заданную старшим стражем или же пытается поведать о том, что подобную книгу ему открывать еще не приходилось.
«По крайней мере, честно» - горько вторит его голосу въедчивая мысль, от которой хочется сжаться в самом темном углу, обнимая себя за плечи. И до целителя доходит не сразу, что за прошедший десяток минут он сказал, пожалуй, больше, чем за все время, проведенное в Башне.

Отредактировано Нивеллен (29-10-2015 18:35)

— Да, сэр. - отзывается целитель голосом, таким же бесцветным как мертвый камень. И что-то обрывается в нем - может быть, с тихим треском лопается нить доверия и искренности, что связала стража и новобранца всего лишь на пару мгновений. Может быть, так шепчут искры в камине, но Нивеллен не отвлекается больше.
Он протирает каждую книгу, любовно прошивая потрепанные в некоторых местах переплеты - аккуратно, так, как его научили в Круге. И закончив, составляет фолианты в алфавитном порядке, напоследок проводя по ровному ряду рукой. Ему кажется, что корешки еще хранят тепло его рук - и целителю хочется верить, что страницы благодарно шелестят в ответ на его неприкаянную нежность.
По крайней мере, больше ему не придется волноваться о том, как бы несчастные ветераны личной библиотеки стража не развалились от одного неосторожного движения.
От этой мысли становится легче. Немного. И Нивеллен тенью покидает кабинет, не прощаясь.
Ведь его внезапно посещает осознание - простое и ясное. Логэйну Мак-Тиру не нужны ни его понимание, ни его честность. Старшему стражу нет дела до каждого новобранца, не способного самостоятельно разобраться со своими проблемами. И пусть целителя душила странная, необъяснимая тоска, такой подход показался ему справедливым. Таким же, как и сам сэр Логэйн.
***
Судьба умеет быть жестокой, но по-настоящему жестоки другие новобранцы: с каждым днем, проведенном в Башне, злоба внутри иных новобранцев росла, подпитываемая дождливой погодой, будто рожь в благодатный для сбора урожая год. Взросшее семя ненависти, зародившееся под толстым слоем золы - черной подноготной душ предателей, воров и убийц, тянущихся в Орден вереницей самодовольных смертников, не давало им покоя. И дневные тренировки, вышибающие из тела дух - никак не помогали спустить накопленную агрессию. Только распаляли.
А стоило им, озлобленным, уставшим, измотанным кошмарными сновидениями и бесчеловечной муштрой, заметить, что у командования потихоньку появляются «любимчики», что кого-то старшие выделяют среди остальных, как семя сомнений вросло еще глубже, терзая людей одной-единственной мыслью, отчаянным непринятием этой вопиющей несправедливости. Подобные мысли всегда гнетут. Долго, будто яд, они отравляют трезвую голову будто колодец с застоявшейся мутной водой, в конце концов обращаясь желанием: наказать. Восстановить справедливость - борьбой и силой добиться желаемого одобрения. И это желание, смешанное с исконно-человеческим высокомерием, пылким - "неужели какой-то остроухий говноед может быть лучше меня?", требует немедленного выхода. А иначе - разорвет изнутри на части, сведет с ума, зудом дробя стенки черепа.
Об этом думает Нивеллен, когда дорогу ему преграждают трое знакомых рядовых - таких же новобранцев, как он сам. И эльф, который мог бы развернуться, убежать - пока люди еще не заперли его в полукруге, заставляя отступать к покрытой пылью и паутиной стене и запертой двери в кладовую, но не делает этого. Не успевает сделать совсем ничего, надеясь, что все обойдется. Что они хотят просто...поговорить?
От этой мысли должно становиться смешно, но целителю не становится. Он только нервно сглатывает, тихо-тихо приветствуя своих соратников - но они на его сдавленное «здравствуйте» внимания обращают не больше, чем на шуршание крыс под ногами. И Нивеллен послушно отступает. Делает шаг назад, а потом и другой, не оборачиваясь, но уже чувствуя, как встает за его спиной стена и бежать становится некуда. Так, как они и хотят.
Но то, что целитель боится их - этого слишком мало. Это не успокаивает ярость, переполняющую душу так, что больно дышать - того и гляди ненависть выльется желчью из приоткрытого рта. Целитель старается не смотреть. Он отводит взгляд, рассматривая свои сапоги, чуть потертые у пяток и все таки немного пришедшиеся не по размеру. И молчит. Если бы он только умел убалтывать так же, как Табрис... Или мог за себя постоять, как старший страж Веланна. Нет, Нивеллен не может ни того, ни другого. Только отмалчиваться и молиться своим собственным богам - трусости и состраданию, уповая на то, что и в этот раз дело разрешится мирно.
— Гляньте-ка, а вот и наш пронырливый тихоня. - хмыкает высоченный парень, кажется, Рогир - его целитель помнил по тренировкам во внутреннем дворе крепости Ордена. Он был хорошим мечником, но уж слишком язвительным и самодовольным - может потому, что раньше работал на гильдию воров. Может потому, что он выкладывался как никто иной, но должного, как ему казалось, одобрения не получал. Нивеллен слышал, как он ворчал среди других новобранцев о том, что им, якобы, никогда не бывают довольны - мол, а некоторых, кто и пальцем-то не пошевелил, выделяют.
Целитель вспомнил об этом и внутренне похолодел. Неужели Рогир имел в виду его?
«Но меня ведь...Не выделяют?» - бывший чародей Круга Магов уцепился за эту мысль, стараясь выбрать из памяти хоть что-нибудь, что позволило бы мозаике сложиться в полноценную картину. То, как старший страж Логэйн вступился за него на последней тренировке, а потом разрешил и вовсе не приходить... Так они сочли, что ему сделали поблажку? Нивеллен покачал головой. «Не может быть» - вертелась на языке мысль, так и не слетевшая шепотом с губ. Нет, никаких сомнений быть не может - если раньше эльфу эта встреча показалась случайной, то теперь он был уверен, что его ждали. И легче от этого на душе вовсе не становилось.
— Что, опять на свиданку со своим покровителем скачешь? - не унимается человек, но Нивеллен не роняет и слова. Не поднимает головы. Только сереет лицом, глубоко внутри чувствуя, как зарождается в нем возмущение - чувство, лишь  немного напоминающее злость и сжимает губы в тонкую бледную линию. Обветренные, искусанные губы.
Но Рогиру это молчание не нравится. Эльф вообще раздражает его - как великана раздражает таракан, забравшийся в ухо. А ведь и вроде бы плохого ничего не сделает, но щекочет - а вынуть не получается. Или как нарост на зудящей ране, который лекари запретили чесать. Эльф раздражает мечника настолько, что он не выдерживает и поднимает тщедушное тельце за грудки, встряхивая так, что целитель ударяется о стену затылком и жмурится, стараясь удержать в себе жгучие слезы. Ему не страшно. Не страшно. Не страшно.
Нивеллен повторяет это - снова и снова, но его трясет крупной дрожью и он все таки просит, так тихо, что Рогиру приходится склониться ближе, дабы услышать - что там такое червяк лопочет: — Не надо, пожалуйста.
— Умолять будешь своего этого старикана, выжившего из ума, за которым ты таскаешься как псина. - он злобно фыркает, замечая, как округляются глаза эльфа в немом удивлении и язвительно продолжает, издевательски растягивая слова: — Стоит за тобой денек последить и все становится ясно. Сначала я думал, что ты обыкновенная вошь, но теперь-то вижу, лизоблюд, что надо было тебя с самого начала приложить покрепче. Таких как ты топить надо, чтобы сапоги начальству не вылизывали.
И встряхивает еще раз. На затылке, наверное, выскочит шишка, но Нивеллен лишь крепче стискивает зубы. Он не заплачет. Не заплачет и все тут.
— Вы не правы. - почти хныча тараторит целитель и готовится к очередному удару о стену, внутренне сжимаясь в клубок. И зажмуривается так, что перед мысленным взором плывут яркие пятна - следы, оставленные закатным солнцем.
Ему безумно хочется сказать, что сэр Логэйн не такой. Что он никогда не поставит кого-то выше всех остальных. Но от этого будет только хуже.

Отредактировано Нивеллен (01-11-2015 19:21)

Хотя бы раз в жизни - подумалось Нивеллену сумбурно, слишком неожиданно для того, чтобы он успел пресечь эту странную мысль, всецело пропитанную жалостью к самому себе, - хотя бы раз в жизни нужно побыть абсолютно честным с самим собой.
Он боялся. Боялся так, как боятся дети-заморыши, прячущиеся от взрослых за грязными бочками, сжимая в руке украденное яблоко, уже прогнившее наполовину. Боялся так же, как десять лет назад - в ту самую ночь, когда Башня содрогнулась и кровь разлилась по стенам, рисуя незамысловатые, уродливые кляксы. Со временем кровь стерли, не оставив не единого пятнышка, но в памяти Нивеллена она осталась такой же алой, как прежде. И сейчас, глядя в глаза Рогира - вскинув голову в отчаянной попытке доказать свою лживую смелость, целитель видел то же, что и прежде. Взгляд новобранца был до дрожи в поджилках похож на взгляд магов, вставших на сторону Ульдреда в ту ужасную ночь. Злые, колючие, пустые.
Так не смотрят люди. Так смотрят мертвецы.
Но хуже всего... Он не расслышал шагов в шелесте сквозняка, но единожды увидев мелькнувшую в проеме арки тень уже знал, кому она принадлежит. Эльфу отчаянно хотелось зажмуриться, и все равно, что так он бы только распалил гнев своего мучителя. Только бы не смотреть - уж точно не смотреть в лицо старшего стража, которому суждено было в очередной раз стать свидетелем его позора.
Так уж вышло, что Логэйн Мак-Тир всегда оказывался рядом именно тогда, когда Нивеллен решал, что пора бы и вляпаться куда-нибудь. Неудивительно, что его считали дураком. Неудивительно, что страж равнял его с насекомым. Наверняка равнял, прямо как Рогир. Только не позволял себе говорить об этом вслух.
Но вопреки всем душевным метаниям, целитель не может оторвать взгляда от лица своего самого большого кошмара и мнимого, по мнению вот этой троицы уж точно, покровителя. Подмечает промелькнувшее было удивление и не моргая, не открывая рта молит взглядом: «Не надо. Пожалуйста, не надо».
Но сэр Логэйн глух ко всем мольбам подобно самому Создателю. И Нивеллен понимает в какой-то миг, что все внутри него сжимается и ухает вниз, отправляясь в свободный полет - так громко и угрожающе звучит голос стража в полупустом коридоре. А после, выпадает из рук Рогира обмякшим мешком, спиной упираясь в каменную кладку, цепляясь одеждой о каждый мелкий скол. Нет, все пропало.
Неужели он не понимает, что делает только хуже? Неужели он не понимает, что вступившись сейчас, обрекает этих несчастных ненавидеть еще сильнее? А целитель понимал - его будут поджидать снова. И снова, пока Рогир и его товарищи не добьются своего. Не заставят его заплакать, свернувшись в их ногах жалким, смятым клубком. Жаль, что они не знают - им даже не нужно стараться, потому что горячие слезы уже щиплют уголки глаз, пытаясь вырваться наружу. И Нивеллен благодарит провидение за то, что сейчас внимания на него обращают не больше, чем на пятнышко пыли где-нибудь на рамке окна.
Если бы так и дальше продолжалось...
Он даже не вслушивается в то, что говорит старший страж. Все мысли целителя - о том, как ему быть дальше. Как жить с грузом ответственности, вдруг свалившейся на плечи. И когда остальные уходят, эльф покорно остается на месте, а взгляд его - пуст. Он заворожен пляской теней на стене, еще слабых, едва различимых, но с каждой минутой лишь набирающих густоты - с приближением ночи.
—...Цел? Сумеешь привести себя в порядок? - целитель вздрагивает, поднимая на человека взгляд.
Только сейчас он понимает, что прошло уже, должно быть не меньше нескольких минут с тех пор, как Рогир перестал огрызаться старшему по званию в ответ. Когда же стих звук чужих шагов вдали, эхом растекающийся по коридорам? Нивеллен не знает. Но тоска, жалость, сомнения - все это накатывает на него подобно снежному кому, заставляя сгорбиться, спрятать лицо в ладонях и сползти по стене вниз, сворачиваясь на полу. Нет. Нет-нет-нет.
— Только не вы. Только не вы! - глухо отзывается Нивеллен, уже не сдерживая рыданий. И они захлестывают его неуправляемыми, не контролируемыми обычной призрачной сдержанностью. Он всхлипывает, пытаясь стереть пальцами влажные капли, градом катящиеся по щекам, но их место тут же занимают новые.
Как ему быть теперь? Что, если сэра Логэйна будут подозревать в том, что он дает кому-то поблажки? Что, если теперь его будут обсуждать под покровом ночи, насмехаться над ним за дверьми общей спальни, хохотками провожая днем каждое его движение? Целитель к такому давно привык. Но больше всего на свете ему не хотелось, чтобы страж испытал нечто подобное. Только не он.
— Они оставили бы меня в покое. - шепчет эльф будто заклятие, повторяя снова и снова. Потому что трудно верить в то, что никогда не станет правдой. — Они оставили бы, обязательно.
А теперь не оставят точно - так и не произносит он. Но фраза эта, так и не слетевшая с языка, не смешанная с горькими слезами, все равно повисла в воздухе - обвинением и все же, искренней благодарностью.