В «изгнании» волей-неволей начинаешь ценить простые вещи. Это Урсула де Бриссак поняла еще в первые месяцы, проведенные в Ферелдене. Видит Создатель, первое время ей было тяжело смириться с повальным недружелюбием этой страны – что ее климата, что ее мрачных обитателей, только и мечтающих плюнуть представителю Империи в глаз.
Но она смирилась. Смирилась с тем, что здешние люди считают орлесианцев в большинстве своем – непроходимыми напыщенными идиотами, а орлесианок – шлюхами. Смирилась с вежливостью, цедимой сквозь зубы и с оскорблениями, бросаемыми вслед ее кортежу. Урсула, всегда отличавшаяся упорством, сравнимым с хваткой мабари, могла смириться с чем угодно. Только не со скачкой в неудобном седле наперегонки с сумерками.
И посему, когда на горизонте появились очертания частокола и задребезжал издали гулкий собачий лай, она возблагодарила Создателя. Потому что при всей своей неприхотливости, монна де Бриссак отчаянно не желала спать на мокрой земле в обнимку со своим псом.
В постели, думалось ей, удобнее будет им обоим.
Вместе со своими спутниками, сопровождавшими дочь Тимольда от самого Амарантайна, она остановилась у местного трактирщика. Постоялый двор переживал не самый оживленный свой вечер – как оказалось, половина жилых помещений пустовала и Урсула, вместе со своими сопровождающими удобно разместились по двум большим комнатам на третьем этаже постоялого двора. В тот момент единственным, о чем она мечтала было – дожить до утра.
Вот только утро, кажется, совсем не хотело отвечать ей взаимностью.
Едва разлепив глаза, женщина с неудовольствием осознала, что сон на жесткой кровати, грубо сбитой руками местного плотника, не принес ей ожидаемого облегчения.  Спина ее все еще отвратительно ныла – с громким разочарованным вздохом Урсула перевернулась на правый бок и закуталась в колючее одеяло, свернувшись под ним в надежде, что удастся еще урвать пару часов дремы, прежде чем придется снова собираться в путь. До Денерима отсюда – рукой подать. По крайней мере, так заверял Кет, куда больше разбиравшийся в местных географических причудах, нежели сама орлесианка.
Заметив, что хозяйка наконец таки заворочалась, Питч, все это время смирно лежавший подле ее кровати, требовательно заскулил и поскреб ножку несчастной мебели острыми когтями. Да, урвала пару часов дремы.
Урвала так урвала!
Она поворочалась еще немного и с раздраженным цыканьем все же заставила себя сесть. Проклятая кровать. Проклятая страна!
— Глупое создание. – закончила Урсула свою мысль вслух уже более ласково и протянула руку, чтобы почесать животному макушку. И Питч, уловивший в интонациях хозяйки теплые нотки, с готовностью подставил под ее ладонь свою шерстистую крупную голову.
По меркам орлесианцев, пожалуй, мабари были несуразными созданиями. Истинными ферелденцами! Эту породу всегда отличала крупная челюсть и плотный строй острых клыков – такими, при желании, легко можно было перепилить пополам закованного в латы шевалье. И хотя тело мабари нельзя было назвать мелким, как-то странно нелепо оно смотрелось на фоне громадной головы. Но сильнее всего внимание привлекали большие глаза-бусины. Непроницаемые, а выражение – словно у человека.
Урсула вздохнула еще раз. И все таки сползла с кровати, натягивая на ноющее, измотанное поездкой тело штаны и рубаху. С доспехом она решила повременить – нет, не заявится же она в нем завтракать.
— Nique ta mere*, Питч! – глухо заявила женщина совсем охрипшим поутру голосом и усмехнулась, сквозь ткань одежды ощупывая поясницу. — Знал бы ты, как я измозолила себе задницу, точно бы смеялся будто умалишенный.
Натягивая на ноги сапоги, она прислушалась к голосам за окном и заинтересованная, выглянула наружу. Изумительно! Урсула, прямо сказать, была удивлена. То, что она сперва приняла за неприятное кваканье какого-нибудь местного подражателя, оказалось речью куда более знакомой. Проклятье, да не была б она урожденной орлесианкой, если бы не узнала этот акцент!
Она бегло пробежалась взглядом по мужчинам, обсуждающим, похоже, тактику ведения боя и едва сдержала громкий заливистый смех. Ей показалось это необычайно смешным - ее соплеменник (а выдавал его не только голос, но и муштра), стоя посреди грязной дороги, объяснял какому-то сосунку, как правильно обращаться со щитом.
Позабыв про завтрак, не зашнуровав до конца рубаху, постоянно норовящую сползти с плеча, она сбежала по скрипучим ступеням на первый этаж и бросив дожевывающему куриную ножку Кету: «Тащи сюда мое оружие», вышла на улицу, спеша застать на месте преступления обоих неизвестных.
Они, впрочем, как раз закончили. Неизвестный орлесианец, почти не запыхавшийся - еще, кстати, совсем молодой по скромному первому взгляду Урсулы, отбросил противника мощным ударом щита и теперь помогал ему подняться из лужи. Женщина присвистнула. И перевязывая черные волосы лентой, насмешливо бросила незнакомцу на родном (похоже, что для них обоих) языке:
— Неплохой удар. Для такого красавчика, душа моя.

* (худ.) Твою же мать!

Отредактировано Урсула де Бриссак (07-10-2015 21:41)

Ох, надо сказать, ничего не доставляло Урсуле удовольствия большего, нежели чужое смущение. Тот краткий миг, когда брови собеседника в удивлении вздымаются вверх и рот неизменно приоткрывается. Сладкий миг, когда он силится сказать что-нибудь в ответ и не находит нужных слов.
Когда подобным образом подлавливала орлесианка женщин, то в этих мимолетных изменениях, рушащих всякую сдержанность и напыщенную холодность, она находила особое очарование. Удивленный же мужчина... О Создатель всемилостивый, до чего же это прелестно!
Немалых усилий стоило Урсуле сдержать в себе мстительную радость. Она, пренебрегая этикетом, всему, что матушка так отчаянно пыталась вдолбить в ее непутевую голову, не присела в реверансе, но глубоко поклонилась мужчине, как подобает кавалеру. И коротко хмыкнула.
Ну вот, все таки вернулась на его лицо типичная маска аристократичного высокомерия.
«Уже не так прелестно, Урсула?»
Женщина подошла еще ближе, обходя мужчин, вестимо, сопровождавших молодого орлесианца и поправила рубаху, чтобы та сидела ровно, не пытаясь оголить ни шею, ни плечо. Только сейчас Урса поняла, что поспешное бегство из комнаты оказалось поступком глупым и опрометчивым. Холодное утро встретило ее легким ознобом, мурашками разошедшемся по спине.
— Malédiction!* - выругалась она сквозь зубы, выпуская изо рта белесое облачко горячего пара вкупе с дыханием и все таки поежилась. Не прошло еще и двух минут, а монна де Бриссак уже жалела, что выбралась из под одеяла, исколовшего ей всю кожу. По крайней мере, под ним хотя бы было тепло.
Теперь же, оказавшись с соплеменником лицом к лицу, она могла хотя бы вдоволь им налюбоваться. Как бы ни было это тривиально и отчасти – грустно, все в незнакомце выдавало орлесианца. Он действительно был молод. Ухожен и привлекателен на вид, что выделяло его из толпы простых ферелденских жителей, словно яркие перья – павлина меж неприметных кукушек. Особой меткой его был и высоко вздернутый подбородок, что свидетельствовал о непомерной гордыне. И кроме прочего - идеально ровная спина. Несгибаемая, будто клинок лучшего из кузнечного дела мастеров.
До чего же истертый шаблон!
Удержалась Урсула и от горестного вздоха. И даже не закатила глаза - в ней, должно быть, в конвульсиях и агонии умирала актриса. Только пожала плечами, белозубо улыбаясь своему собеседнику. Ее улыбка - хищная, будто волчий оскал, могла поведать куда больше, чем внимательный взгляд или фразы, брошенные на ветер.
— Только то, что вы прекрасны, мессер. Неужели у вас проблемы со слухом? - заметила она с интонацией, что на родине сочтена была бы для леди непозволительной и весело хохотнула, заговорщически подмигивая молодому пареньку, измазавшегося в грязи минутами ранее.
Что ни говори, а насмешки Урсулы в этот раз почти лишены были яда. Эта встреча для нее стала глотком смога посреди чистого поля. Родного, дорогого и близкого. До чего же она была рада встретить соплеменника! И только его кислая мина не позволяла ей тепло обнять мужчину и потребовать немедля поделиться с нею своей историей.
По своей ли воле он кукует в Ферелдене? Ох, если да, то он точно полоумный!
Она еще раз придирчиво оглядела мужчину. И отметила не без удовольствия: любой может выправить осанку. В неизвестном же порода чувствовалась так же, как и армейская выправка. И в его плавных чертах присутствовала львиная доля легко узнаваемого благородства. А-ри-сто-крат.
Дверь таверны с треском отворилась и наружу высыпал Кет, все еще дожевывающий краюху хлеба. Щит и меч монны держал он при себе. Вместе с ним на улицу выскочил и Питч, тут же заливший окрестности радостным лаем. Признаться, Урсула даже ощутила резкий укол совести - за то, что оставила псину наверху.
— Тебя только за смертью посылать, Кет. - негромко фыркнула она и переняла свое оружие из рук помощника. Рукоять клинка привычно легла в левую руку, правую же женщина вдела в «хват» потрепанного, но особо любимого ею щита. Черт подери, а погодка-то холодновата для одной рубахи!
Монна де Бриссак кивнула соотечественнику, облизывая пересохшие, слегка подмерзшие губы: — Ну так что, может быть, вы и мне преподадите приватный урок, мой дорогой собрат?

* (худ.) Проклятье!

Отредактировано Урсула де Бриссак (11-10-2015 12:44)

Глядя на то, как неизвестный принимает брошенный ему вызов и его соратники, будто по волшебству - расходятся в стороны, освобождая для двоих соперников широкую площадку для маневров, Урсула едва сдержала улыбку. Может быть, его аристократичная холодность и напоминала ей высокомерных знатных придурков времен Университета, но этот, все же, был довольно умен. Вот стервец!
— Как можно отказаться от приватного занятия с таким мужчиной? - громко мурлыкнула орлесианка уже на общем диалекте с заметным акцентом, под одобрительный гогот собравшихся и веселое кряканье Кета. Она бросила на него взгляд - искоса. Ее спутник, каким бы обжорой и пройдохой он ни был, зря времени не терял. Он предусмотрительно ухватил мабари за грубый ошейник и оттащил в сторону. И правильно, мало ли какую угрозу для хозяйки в этом тренировочном поединке углядит псина. Урсуле очень не хотелось бы потом собирать своего нового знакомого по частям.
Она фыркнула. И запоздало поняла, насколько же кощунственная мысль посетила ее голову: такому как он не пристало возвращаться домой на щите. Такие - обычно являются к родным в лучах славы, срывая восторженные взгляды красоток. Да и мертвенная бледность ему не пошла бы - Урсула почти не знала тех, кому смерть была действительно к лицу.
Она на миг задумалась о том, отчего ее вообще так заботила эта картина. Не то чтобы она завидовала... Ох, проклятье. Да! Ее снедала жгучая зависть, ведь даже этот шумный аристократ, которому, судя по осанке, воткнули палку в задницу в свое время, выглядел грациознее ее самой.
Отогнав от себя нахлынувшее внезапной волной раздражение, Урсула приподняла щит, закрывая им торс и плечо. И приняла низкую стойку, плотнее прижимаясь к земле. Ее окутало привычное чувство защищенности и ноги, напряженные словно пружины были готовы к отскоку, если вдруг понадобится отступать под чужим напором.
Ее холодные пальцы, потихоньку деревенеющие на утреннем морозе, крепко обхватили знакомую шершавую рукоять Сестры. Подушечкой указательного она погладила потертый след у самого лезвия - на удачу.
— Хватит мешкать, мессер, у вас уже губы посинели от холода! - насмешливо бросила Урсула, по наитию переходя на родной язык. И совершенно забывая на время поединка о том, что вокруг них - одни сплошные ферелденцы, ни на йоту не понимающие орлесианскую речь. А следом - шагнула вперед, стремительно сокращая расстояние.
Не было ни поклонов, ни долгого вальса друг подле друга, ни красочных замахов. Не запела сталь, столкнувшись со сталью. Урсула была из тех женщин, что не тянут обычно кота за хвост.
Резким движением она толкнула щит противника своим Братом, сжимая зубы от скрежета металла, вибрирующего в ушах громогласным эхом - толкнула снизу вверх, заставляя орлесинаца прижать руку ближе к телу и отклониться назад, чтобы не разбить свой нос собственным же оружием. Сама же женщина по привычке вся подобралась, сгибая колени и вжимая голову в плечи, инстинктивно защищаясь щитом от рубящего засеченного удара. И вместе с тем - выкинула левую руку вперед в молниеносном выпаде. Ее короткий гладиус, в размытом движении мазнувший по предплечью оппонента, разорвал ткань рубахи с сухим треском. Ох, хотела бы Урсула кровопролития - и острый конец меча вошел бы чуть ниже, разрезая плоть и плечелучевую мышцу. Но она не собиралась причинять своему сопернику вред.
Едва ли незнакомец ожидал такого напора от женщины. Урсула же, слегка окрыленная этим небольшим успехом, не собиралась закреплять за собой инициативу. Она отскочила назад, чертыхнувшись на грязь, расползающуюся под ногами скользкой жижей и сгорбилась, возвращаясь в исходную стойку. Ее противник мог быть обескуражен, но это не делало его ничуть не менее опасным.
Вдохновившись внезапно пришедшей на ум мыслью, Урсула запальчиво крикнула мужчине: — Вы так и не назвали своего имени, прелесть!
Ей действительно было интересно, что же в незнакомце победит - манеры или же практичность. Что же, если первое - она собьет орлесианцу дыхание, срывая и темп ответной атаки. Если же второе... Не беда - она-то к любой неожиданности была готова.

— Задай этой наглой девке!
Они что, думают, что она ни слова не понимает, раз предпочитает родной язык закостеневшему в грубости и скупости наречию южан? Идиоты. Как типично это для самоуверенных глупцов, зовущихся мужчинами - не видеть ничего дальше собственного носа.
Урсула громко цыкает и лицо ее перекашивается от обиды и злобы. Сколько раз она слышала подобные слова на родине? Сколько раз мужчины пытались унизить ее, и без того лишенную природной красоты и миловидного характера? И с гулким рычанием, словно пытаясь отыграться на своем сопернике, на коем не лежит ровным счетом никакой вины за детские обиды, она переходит в атаку, агрессивно толкая орлесианца Братом.
В одно мгновение она переходит из линейной в фронтальную стойку, выставляя щит вперед себя, дабы у нее появилась возможность атаковать, не делая вперед еще одного, губительного шага. Как же тяжело сражаться с этим человеком! Урсула в какой-то момент жалеет о том, что загорелась идеей - взглянуть, чего же он стоит на самом деле. И взглянула. Так взглянула, что дыхание безнадежно сбилось и белесые пары окружили ее со всех сторон, медленно растворяясь в воздухе, колющем раскрасневшиеся от напряжения руки прохладцей.
Но задуманного на половине пути она не бросает из чистейшего упрямства. В этом была вся Урсула де Бриссак - стоит ее разозлить и она упирается в землю ногами, будто мул, которого невозможно сдвинуть с места. «Проклятье!» - думает она, отступая на шаг под натиском орлесианца. И виной тому - даже не то, что он силен так, как силен бывает человек, закаленный годами тренировок и опаленный не одной битвой с опытным врагом, а скорее грязь, булькающая у щиколоток.
Глаз на затылке у Урсулы не было и она, разочарованно рыча сквозь сжатые до боли зубы, не заметила, как ступила в глубокую лужу, раскатанную дилижансами и растоптанную конскими копытами. Скользкая грязь тут же обхватила ее ступни, увлекая, словно в трясину и женщина выругалась вновь. Нисколько не стесняясь своего сквернословия перед аристократом. Извинится потом, если будет на то причина. Или не станет извиняться вовсе - что ближе было к правде, ибо монна де Бриссак никогда не любила приплясывать вокруг кого-то, выпрашивая прощение как кость - совсем еще несмышленый щенок.
Она не считала минуты. Сколько же времени прошло с того момента, как впервые лязгнула сталь, проходясь по нервам хорошо знакомым слуху скрежетом? Урсуле казалось, что целая вечность. Для тех же, кто за ними наблюдал вечность эта сжалась до пары мгновений, где один отступал, а другой - хищно огрызался.
Уже теперь, с трудом отражая тяжелые засеченный удары, не блещущие разнообразием, но точные, рассчитанные до малейшего движения - как и подобает настоящему воину, она понимала, что проигрывает. И если не в физической подготовке, то точно - в опыте. Нельзя сказать, что эта мысль Урсулу обрадовала. Она лишь фыркнула в холодный воздух и сосредоточила свой взгляд на пульсирующей жилке у основания шеи орлесианца. Эта пульсация заворожила ее и женщина невольно зазевалась, наблюдая, как капельки пота поблескивают на коже, не тронутой лучами здешнего тусклого солнца.
Она мелко вздрогнула, понимая, что отвлеклась совсем некстати и в следующий момент глубоко пожалела, что сражаются они не тренировочным оружием, а настоящим, боевым. Одна мысль о том, что чужой клинок в одном неосторожном движении может вспороть ей открывшийся для контр-атаки бок, приводила в смятение. И Урсула гневно поджала губы.
Ей пришлось заслониться, неудобно выставляя свой щит под опасным уклоном и ударить плашмя, чтобы не разрубить руку орлесианца на две изумительно-прекрасные половинки. Вот она и ударила, болезненно выворачивая руку и совершенно открываясь на милость чужого клинка.
Принимая свою ошибку как должное, женщина раздраженно зашипела и понимая, что весь этот фарс близится к концу, попыталась в последний момент отшатнуться.
Здесь обстановка ее и подвела.
Грязь задорно хлюпнула под ногами и отступающая в смятении Урсула поскользнулась, тяжело падая прямо в лужу - чтобы устоять, ей пришлось бы вывернуть и ногу, что показалось в какой-то момент роскошью непозволительной. Из двух зол монна де Бриссак выбрала меньшее и заслоняя лицо от темных брызг, заливисто рассмеялась. И поморщилась, удерживая в горле вздох - поврежденная рука, уже онемевшая в запястье, отозвалась во всем теле резкой болью.
Мысленно чертыхаясь на холодную грязную воду и отвратительный ферелденский климат, она усмехнулась, нисколько не устыдившись своего поражения:
— Ладно, ma chérie, признаю! За своей техникой вы следите так же чудесно, как и за своим прелестным лицом.

Отредактировано Урсула де Бриссак (16-10-2015 19:26)

Фарс. Фарс, фарс, фарс! Мысленно кричит все в Урсуле, но в лице она не меняется - все те же озорные искорки поблескивают в ее глазах, все та же веселая улыбка играет на губах, но внутри все клокочет. Проиграть мужчине! Да такому беспристрастному! Если бы он глумился, Урсуле было бы проще смириться со своим поражением, лишь бы сильнее она укренилась в своей ненависти к этим мужланам, которые считают, что наличие фаллоса меж ног ставит их выше любой из женщин. Но орлесианец не только не позволяет себе и тени улыбки, но еще и расточает комплименты. Просто немыслимо.
«Козлина» - мысленно заявляет Урсула в ответ на его благородный жест, но за руку охотно хватается, с чужой помощью поднимая себя из радушных объятий лужи. И промозглый осенний ветер тут же портит женщине настроение окончательно. Холодно. Холодно до того, что хочется стучать зубами, тереть себя за плечи и бегать по кругу в надежде согреться. Да и то, что ее штаны и рубуха вымазаны грязью чуть меньше, чем полностью - никак не прибавляет ей оптимизма. Урсула вообще никогда особым оптимизмом не славилась, а здесь и вовсе скисла, мечтая добраться до дверей харчевни и поскорее оказаться в тепле.
— Да ко всему прочему вы еще и скромны? - фыркнула она вслух, подмигивая своему оппоненту и уверенно, даже благодарно сжимая напоследок его ладонь. Очень уж ей понравилось, как на миг помутнел взгляд орлесианца, когда заметил он, что Урсула рассматривает его «боевые ранения». — Должно быть, вы - настоящая мечта каждой женщины.
Проклятье. Вот и подкинула же ей судьба подарочек, ничего не скажешь. Отойдя на пару шагов от орлесианца, она сплюнула на землю, и перекинув гладиус Кету, расслабила крепления Брата, снимая с руки отяжелевшее оружие. Питч  завозился под ногами, принюхиваясь в грязи и недоуменно залаял, углядев где-то в кустах испуганную, облезлую кошку.
— А ну цыц. - грозно гаркнула монна де Бриссак на мабари и тот разом утих, взглянув на хозяйку с какой-то совершенно детской непосредственностью и совестливой укоризной. Но уж кого, а Урсулу этим было не пронять - она в ответ только ухмыльнулась, мол «не обманешь, блохастый» и выжав передний край рубахи, не глядя окликнула орлесианца - краем глаза она заметила, что тот тоже намылился в сторону постоялого двора.
— Окажите мне любезность, мессер, позавтракайте в моей компании. Признаться, я давно не видела в здешних краях ни единого соотечественника и ужасно соскучилась по родной речи. - строить из себя барышню в беде Урсула пусть и не любила, но умела ничуть не хуже своих кровных сестричек. В тоне ее промелькнул намек на жалостливую мольбу - удивительная, неожиданная перемена! И от этих перемен затошнило даже ее саму, но мужчины, все без исключения, спасать благородных дам любили - то ли таков был извращенный способ поднять свою самооценку, то ли нравилось им ставить себя выше слабых, тщедушных созданий. Но факт остается фактом - неизвестный соотечественник не был исключением и без особых раздумий сам загнал себя в ловушку. Он согласился. И Урсула заставила себя благодарно просиять - хоть что-то идет согласно плану, в конце-то концов.
Пригрозив Кету жестокой расправой, если он не начнет наконец шевелить своей задницей быстрее, чем улитка, она потрепала Питча по макушке и заявив незнакомцам, притворно краснея, что ей нужно ненадолго отлучиться, тут же скользнула тенью за дверь и взбежала по скрипучей лестнице, вихрем врываясь в свои «покои».
С огромным облегчением она скинула с себя мокрую одежду и как-то боязливо, но решительно взглянула в сторону огромной бадьи, доверху наполненной водой. Еще вчера от воды поднимался жаркий пар, но сегодня она безнадежно остыла. Не захотевшая вечером принимать горячую ванную Урсула теперь пожалела о своем решении - не нежиться ей теперь, а лезть в ледяную прорубь.
Она громко шикнула на саму себя - нашла чего страшиться! И стуча зубами осторожно переступила края бадьи - ох, до чего же ненавидела она эти деревенские способы омывания. Никакой цивилизации. Разве от такого купания вообще можно получить хоть какое-то удовольствие?
Но на деле, все это было скорее раздраженным ворчанием - хоть каким-то способом старалась Урсула приглушить в себе разочарование недавним поражением.
Она глубоко вздохнула, примиряясь с покалыванием ледяной воды о кожу и перво-наперво умылась, растирая ладонями лицо. Солоноватый пот осел на ее губах, а после, растворился в прозрачной воде, унося с собой и горечь, и жгучую ненависть. Уж очень сегодня орлесианка была отходчива.
Из воды она выскочила быстро - когда почувствовала, что губы от холода скоро посинеют, как у мертвяка и наскоро вытерлась полотенцем, влезая в чистую, пусть и слегка помятую одежду. И плотно подвязав мокрые волосы в пучок на затылке, она вернулась в главную залу.
Любопытство, что ее терзало, как оказалось, было сильнее всяких обид.