Цепочка прослеживалась вполне ясная: нелепый поцелуй, с которым зачем-то полез к нему шемлен - зря выпитый бренди - утро в чужой постели. По какой бы причине тевинтерец ни обратил на него внимание, своего он явно добился - вон, морда довольная, как у кота, обожравшегося сметаной. При мысли, что сметана - это он, Йену снова стало нехорошо. Очень хотелось спрятаться обратно под одеяло, сделать вид, что все это лишь дурной сон или хотя бы притвориться мертвым. Потому что посмотреть после случившегося в глаза хоть кому-нибудь он просто не сможет.
- Этого не может быть! - тихо простонал долиец. От взгляда Дориана и от того, как близко тот снова оказался, он сжался в комок и забился под самую стену, глядя недружелюбно, как загнанный в угол зверь.
Десятки мыслей возмущенным пчелиным роем проносились сейчас в его голове, и каждая третья была идеей изощренного убийства наглого шемлена. Лавеллан чувствовал себя разбитым, униженным, несчастным, и уж в этом-то он мог винить только себя. Конечно, он не относился к числу тех, кто носится со своей невинностью, как с тухлым яйцом - не девица же он, в конце концов! - но первый ли это раз или десятый, он не должен был произойти с шемленом. С мужчиной! С тевинтерцем. Хуже эту ситуацию могла бы сделать только связка эльфов-рабов, которую Павус держал на цепи, но кто сказал, что такой нет у него дома?
Йен пристыженно закрыл лицо руками, но уже через мгновение гордо вскинул голову, зло прищурившись:
- Ни одна живая душа не должна об этом узнать. Слышишь?!
Вот он, этот момент, когда можно - и, наверное, нужно - было бы проявить милосердие. Йен выглядел потрясённым, разбитым, несчастным, подавленным настолько, что сумел даже озадачить Дориана: тот удивлённо вскинул брови, гадая, это он лично настолько неприятен правоверному долийцу или просто ночь с тевинтерцем - настолько несмываемое пятно на эльфийской чести?
Чувствовать себя грязью, от прикосновения к которой приходят в ужас и жаждут отмыться, оказалось не слишком приятно, пожалуй, даже неприятнее, чем Дориан ожидал. Бывать в роли опасной тайны ему уже доводилось, а вот в роли позорного клейма он оказался впервые. Это вызывало подспудное глухое раздражение и подталкивало продлить по-мальчишески жестокое веселье.
- Почему не может? - Дориан слегка пожал плечами. - Тело, знаешь ли, иногда решает за нас, остаётся просто делать то, что оно хочет.
Забившийся в угол Йен был похож на зверя. Только не на опасного волка, которым обернулся тогда, в лесу - на дикого, тощего волчонка на тонких, слабых пока лапах, который непримиримо смотрит исподлобья, но броситься на обидчика и разорвать ему глотку ещё не может.
При виде этого зрелища Дориана толкнуло острое, прямо-таки физическое желание приласкать и утешить, он едва не потянулся к эльфу и в последний момент скрестил руки на груди. А потом Йен в явной попытке восстановить долийскую гордость сумел-таки зацепить его словом.
- Что?! - Дориан мгновенно вспыхнул и рывком поднялся с постели. - Я не имею привычки болтать о том, с кем сплю, и обсуждать за кружкой пива достоинства случайных любовников, - он принялся натягивать мантию, не без труда разбираясь в ремешках и пряжках, в которых всё ещё путался без помощи камердинера. Потом бросил на Йена косой взгляд: - Так что если не решишь поделиться сам, все твои тайны останутся при тебе.
И только договорив, Дориан замер на мгновение и усмехнулся: хорош он, ничего не скажешь - всерьёз сердится, ведёт себя так, будто поверил в собственную игру и попался на свой же крючок.
Объяснение, которое предоставил ему Дориан, ничуть не успокоило эльфа - напротив, он вспылил еще больше:
- Твое - может быть, а своему телу я хозяин!
Сама мысль о том, что он захотел шемлена и поддался сиюминутному желанию, влекомый алкогольными парами, казалась Йену дикой, невозможной. Но... он не знал, на что способно спиртное, и теперь не без оснований предполагал, что Хранительница предупреждала его не просто так. Если бы не треклятые провалы в памяти! Поверить тевинтерцу было сложно, мучительно тяжело. Но и не поверить было нельзя - зачем ему врать о таком?
Дориан вспыхнул так неожиданно и быстро, что долиец даже вздрогнул, с удивлением и опаской поглядывая на него снизу вверх. Только сейчас он вдруг сообразил, что тевинтерец невозмутимо одевается прямо у него на глазах, и ощутил желание стыдливо отвернуться, но... какой смысл после того, что было?
- А откуда мне это знать? - огрызнулся он, но как-то беззлобно. Стыд и унижение перекрывали все остальные чувства, и даже злиться на шемлена, так замечательно испортившего ему жизнь, не получалось. - Я знаю тебя несколько дней - недостаточно, знаешь ли, чтобы изучить твои привычки! - голос Лавеллана дрогнул. - Зато достаточно, чтобы оказаться в твоей постели...
"Случайный любовник". Слова хлестнули куда больше, чем вчерашняя брань в таверне. У долийцев не бывает случайных любовников. Долийцы не просыпаются в чужой постели, не помня событий минувшей ночи. Йен чувствовал, что предал не только себя - предал саму свою кровь, священную кровь Долов, и оттого тошнота снова подкатывала к горлу.
Он бы, может, еще долго жалел себя и вяло переругивался с Дорианом, но входная дверь скрипнула, пропуская в дом холодный поток морозного воздуха, и на пороге показался средних лет шемлен в невероятно грязном дорожном плаще. Маг удивленно уставился на полуголого эльфа в постели своего соседа, эльф не менее удивленно уставился на него, а затем стремительно побледнел от понимания того, как это все выглядит со стороны. Торопливо подскочив с кровати и подхватив свои вещи (кажется, даже не все, но на это уже не было времени), Йен опрометью выскочил из злополучной хижины, и лишь несколько мгновений спустя понял, что стоит на пороге чужого дома полуголый, и босые ноги утопают в безразличном снегу.
Половину этого безумного дня Лавеллан провел взаперти - меньше всего ему хотелось видеть кого-то или говорить с кем-то. Но когда, закончив свои смены, вернулись домой его соседи, эльф поспешил улизнуть - любое общество было сейчас ему в тягость, даже общество сородичей. Едва оказавшись за порогом и убедившись, что поблизости нет любопытных глаз, Йен сменил облик на кошачий; от мысли, что кто-то из вчерашних посетителей таверны узнает его, делалось дурно. У кота же была возможность проскользнуть в питейное заведение незамеченным и подслушать, о чем говорят его завсегдатаи - таким образом долиец надеялся пролить хоть немного света на пробелы в собственных воспоминаниях.
Что сказать, план был хорош, но сбыться ему было не суждено - перевертыш не успел даже добраться до таверны. Чьи-то цепкие, хоть и маленькие, руки схватили его, и в следующее мгновение черный кот уже имел возможность наблюдать перед собой расширенные от радости детские глаза. Остроухая девочка лет девяти довольно рассматривала свою находку, называла "милой кошечкой" (отчего Йен мысленно взвыл), а после и вовсе прижала к груди.
Будь на ее месте шемленский ребенок, долиец, недолго думая, выбрался бы из плена, даже если бы для этого пришлось расцарапать новообретенной хозяйке руки. Но девочка была эльфийкой, и Второй мужественно терпел, поджидая подходящий момент для того, чтобы улизнуть.
Немудрено, что после такой бурной ночи и еще более бурного утра, маг пригрелся у груди ребенка и почти заснул, когда его хрупкий сон нарушили самым бесцеремонным образом.
- Отойди от этой твари, девочка! - почти над самым ухом раздался громогласный мужской голос, и кот заозирался, выискивая его источник. Им оказался коренастый седой мужчина, на стальном нагруднике которого красовался печальноизвестный символ - объятый пламенем меч.
"Повезло так повезло".
- Это не тварь! - голосок маленькой эльфийки обиженно дрогнул и она еще крепче прижала "милую кису" к себе. - Ее зовут Лиззи, и мы играем!
Вокруг них начала собираться толпа, и храмовник проворчал, когда один из солдат поинтересовался у него, что происходит:
- Я чувствую магию - недобрую магию. Тварь может быть одержимой.
Кто-то сдавленно ахнул и отступил подальше. Йен мысленно выругался.
совместно с Дорианом
