Табрис следовал за Командором так же неотступно, как хмурый, недобро зыркающий на чужака мабари: отчего-то казалось, что достаточно отстать на несколько шагов, и это будет принято за недостаток верности решению и слову и его взашей погонят отсюда, а тогда все конец.
Усмешки Кусланда, туманные обещания чего-то, что в будущем заставит его пожалеть и о принятом сегодня решении, и о собственной благодарности не вызвали ничего, кроме недоумения. Да с чего бы ему жалеть? Хуже, чем раньше, точно не будет, а вот лучше - очень может быть. Он будет жить не в эльфинажной клетке и не вечно в дороге, а в этой Башне - она теплая, крепкая, а внутри даже красивая с кучей всего интересного - ему точно будут положены еда и одежда, а благодаря грифону на доспехе отец и Шианни точно никогда не увидят, как его вздернут на денеримской площади. Так что может быть лучше? Все остальное неважно, моровые твари вряд ли страшнее жирных лордов и городской солдатни, особенно разъяренных. Глядя в спину Кусланду, Табрис тихо хмыкнул себе под нос: наверное, у Командора была хорошая жизнь, пока в Стражи не ушел, есть о чем пожалеть.
Входя в зал вслед за новым командиром, он так отчаянно вертел головой и рассматривал местное убранство, что едва не запнулся о порог и не полетел носом в пол. Пришлось поспешно восстанавливать равновесие и одергивать разъехавшиеся полы латаной куртки.
Слушать Командора не вполуха и сосредоточиться на том, что он говорит, оказалось непросто: в зале запылали свечи, и теперь было гораздо удобнее крутить носом и любоваться местной красотой, которая эльфу чуть ли не глаза слепила. Пришлось сосредоточиться, чтобы не выглядеть болваном, и Табрис сосредоточенно нахмурился и уставился на Кусланда снизу вверх, ловя теперь каждое его слово.
Командор говорил о страшном, но страшно почему-то не было. Было немного больно, немного горько, но, в общем-то, привычно: если все сказанное Кусландом правда, значит, изменится не слишком много. Илан и раньше убивал, получая за это деньги и не получая благодарности, и раньше не был героем, да и никогда не стремился и быть. На женщин и детей, правда, руку поднимать не доводилось, и такое не отмолишь, наверное. Но, может, обойдется? Или он привыкнет?
- Благодарен, - хрипловато откликнулся Табрис на последний вопрос и с вызовом вздернул подбородок, а потом улыбнулся как оскалился: - Я буду хорошим золотарем, Командор.
Не зная, что делать дальше, он уже хотел было потянуться к блестящей чаше в руках Кусланда, когда со стороны двери раздались шаги, и Командор мгновенно изменился в лице. Илан обернулся посмотреть, кто же это произвел на него такое впечатление, и неподвижно замер на месте, будто в камень обратился. Дышать вдруг стало трудно и больно.
Логэйн. Логэйн Мак-Тир. Герой реки Дейн. Регент королевства. Поганый ублюдок, при котором эльфинаж из клетки превратился в чумную выгребную яму. Илан закусил губу, руки стиснули рукояти кинжалов совсем, как четверть часа назад во дворе. Он не слышал, что говорит старый шемлен, да и не видел его толком, другие картины стояли перед глазами: шрамы от кнута на спине у давнего друга Сорана, изможденный Валендриан, отец, превратившийся в собственную тень, потухший взгляд Аларита. И опустевшие дома в эльфинаже, жителей которых даже не думали искать, кажется. Человека, который стоял перед ним сейчас, он хотел видеть мертвым, больше того - мечтал бы сам зарезать его, как свинью, и смотреть, ждать, пока вся кровь не вытечет. Руки сильнее сжались на эфесах кинжалов.
"Я хочу, чтобы ты сдох. Я увижу, как ты сдохнешь," - Илан облизнул губы и почувствовал вкус собственной крови.
"Устроишь тут резню, и возьму я тебя разве что на псарню", - прозвучало это в голове так громко, словно Командор прямо сейчас повторил свое предупреждение.
Табрис тряхнул головой, пытаясь прийти в себя: нельзя, сейчас нельзя, они наверняка не оставят его в живых после этой попытки. Зато можно потом. Он ведь теперь будет старому шемлену братом, а от братьев не ждут подвоха, так ведь? Просто нужно время, просто нужно выждать.
Илан растянул губы в оскале и подался навстречу Логэйну. Возвышенные слова клятвы звоном отдавались в голове. Приняв из рук бывшего регента ритуальную чашу, Табрис приподнял ее, словно в молчаливой здравице, и жадно припал к ней губами.
Во рту стало разом горько и солоно, а потом прибавился мерзкий вяжущий вкус, обжегший горло так, как будто Илан жидкого огня хлебнул. Вот теперь стало страшно, захотелось сплюнуть непонятную дрянь и чтобы не дать себе такого шанса, Табрис принялся большими глотками пить темную жижу.
Стало еще горячее, резануло сперва горло, а потом все нутро, от глотки до живота, голову сдавило каленым железом, и фигуры людей, очертания предметов стали нечеткими и туманными. Илан пронзительно вскрикнул, выронил опустевшую чашу и, согнувшись от боли, рухнул на пол к ногам Мак-Тира. И, почувствовав, что боль, все еще нестерпимо жгучая, мучительная не становится сильнее, победно ухмыльнулся: не становится хуже - станет лучше, он не умирает. Подняв голову, он посмотрел бывшему регенту в лицо и беззвучно рассмеялся.
- Брат мой... - смеха хватило ненадолго, он стал больше похож на судороги, и Табрис прижал обе руки к животу, как будто так можно было унять огонь у себя внутри. Разогнуться все никак не выходило.