Дни после вылазки в Теринфаль, обернувшейся таким потрясением, должны были стать временем покоя и отдыха, временем, когда можно будет перевести дух, а заодно и разобраться и в том, что удалось увидеть и узнать в цитадели, и особенно - в том, что творилось с Йеном. То, чего Дориан, слишком увлеченный собственными переживаниями и многочисленными проблемами, не замечал вот уже почти месяц, теперь невозможно стало игнорировать. Сны Йена в ночь перед выездом в Теринфаль, его усталый и в то же время какой-то взбудораженный вид, произошедший между ними тогда разговор - все это казалось тревожными знаками, в которых необходимо было разобраться, и доискаться, грозит ли ему какая-нибудь серьезная опасность. Именно этим Дориан собирался заняться, вернувшись в Скайхолд, но вышло иначе, и то, как все обернулось, выбило его из колеи.
  Йен с каждым днем казался все более и более вымотанным, отвратительно спал по ночам, его не всегда удавалось разбудить сразу, и происходившее с ним все меньше напоминало бред, пусть даже тяжелый, и все больше походило на безумие. Думать об этом последнем было страшно, и в конце концов Дориан запретил себе подобные мысли: они не вели ровным счетом ни к чему полезному, а он, будучи опытным магом, достаточно знавшим о Тени и духах, должен был учитывать все факторы и не сбрасывать со счетов пережитое Йеном в Коракавусе. Воспоминания о случившемся в древней тюрьме наводили на вполне определенные мысли: выяснить все, что только возможно, о таких вот "экстрактах душ" для одного из которых Йен стал вместилищем, а после отделить от него память и сущность древнего эльфа. Сделать это, что бы он сам ни думал по этому поводу, что бы ни говорил. Дориан подозревал, что ничего хорошего Йен на этот счет не скажет, поэтому не только искал информацию обо всех возможных ритуалах и магических техниках, которые могли бы пригодиться, но и мысленно готовился к разговору с долийцем.
  Дни проходили за чтением от рассвета до заката, будто он вознамерился проштудировать всю библиотеку Скайхолда не больше, чем за неделю, ночи были отданы беспокойному, поверхностному сну и особенно - попыткам стеречь сон Йена. Тот метался во сне, говорил на тевене, которого не знал и не мог знать, и Дориан снова и снова будил его, обнимал, успокаивал в своих объятиях и только после этого сам ненадолго забывался чутким, то и дело прервавшимся сном.
  Сегодня была точно такая же ночь: между ними не было ничего, кроме тепла и мягкой, убаюкивающей близости, Дориан обнимал измотанного, утомленного Йена, крепко прижимая его к себе, шептал ему на ухо сперва рассказы о севере, теплом море и далеких диковинах и красотах, а потом просто перешел на бессвязные нежности и не смолкал, пока любовник не заснул, а после и сам соскользнул в глубокий сон без сновидений, словно в темный колодец сорвался.
  Проснулся он резко, как от удара: сердце кольнуло неожиданно острое чувство опасности. Открыв глаза, Дориан с трудом сдержал крик: Йен, сидевший у него на груди, держал у его горла нож. Глаза долийца сейчас не просто светились в темноте - полыхали яростью и такой ненавистью, которая, кажется, сама по себе могла бы убить. И глядя в лицо духу мщения со сверкающими нечеловеческими глазами, Дориан с трудом узнавал в нем эльфа, которого знал и любил.
- Amatus, нет, - тихо и неожиданно спокойно произнес Дориан, не сводя взгляд с лица Йена. - Не надо. Это я. Ты меня знаешь. Ты меня помнишь. Убери нож, прошу тебя, - и он мягко, почти невесомо коснулся пальцами руки, сжимавшей клинок.

Когда прозвучал отчаянный испуганный вскрик, Дориану показалось, что разделившее их наваждение треснуло, как тонкий, хрупкий лед и вот-вот рассыплется на множество уже совсем неопасных осколков. Хотелось сказать или сделать еще что-нибудь, чтобы это произошло поскорее, но что-то подсказывало, что теперь все зависит не от него - от Йена, и надо дать долийцу самому бороться, самому вернуть себе разум и контроль над своим сознанием. И Дориан слушался интуиции: молчал и только неотрывно, внимательно всматривался в лицо Йена, ни на секунду не отпуская его взгляд.
  А потом нож вылетел из тонких, до этой минуты судорожно сжатых пальцев. Дориан подался к Йену, думая, что тот и сам приникнет к нему, но долиец вырвался, шарахнулся в сторону и теперь в его глазах плескался такой ужас, будто он уже совершил убийство и теперь смотрит на постель, щедро залитую кровью. Заметив, куда он смотрит, Дориан скользнул пальцами по шее и почувствовал что-то тепло и липкое: без крови, кажется, все-таки не обошлось.
- Йен, ты не отвечал за себя, - быстро откликнулся Дориан, одним движением поднялся с кровати и шагнул к любовнику. - Это не ты. Это получилось случайно. Иди ко мне, - он протянул к любовнику руку. - Иди сюда. Со мной все хорошо, все в порядке. Давай поговорим, думаю, мне есть, что тебе рассказать, - он протягивал к Йену уже обе руки, больше всего желая, чтобы тот подался навстречу, и куда серьезнее беспокоясь о его душевном состоянии, чем о жалком порезе у себя на шее.

  Так, как Йен отшатнулся сейчас от Дориана, бывало разве что в самом начале их знакомства, когда шемлен неуместно распускал руки. Можно было подумать, что это он пытался убить долийца, а вовсе не наоборот. На самом деле боялся Лавеллан сейчас, конечно, не любовника - он боялся  себя, того, что едва не сделал, и того, что еще может сделать. То, что произошло с ним, слишком сильно походило на одержимость, чтобы не скатиться из обычного испуга в настоящую панику.
  - Нет! - стоило Дориану шагнуть ближе, как Йен отпрянул от него еще дальше и схватил свою мантию, торопливо натягивая ее прямо на голое тело. - Я же... я мог убить тебя! Тебе опасно быть рядом со мной! Кто знает, когда это случится снова, и смогу ли я остановиться вовремя?! - его голос звучал пронзительно и дрожал, так же, как и сам эльф, подозрительно близкий к истерике. - Я не могу... Я не должен... Не ходи за мной! - с этими словами он подхватил остальные свои вещи и как можно быстрее выскочил за дверь, пока Дориан не сказал еще что-нибудь убедительное, что заставило бы его остаться.

Йен отшатнулся, и Дориан внутренне похолодел: он видел, что долиец сейчас полностью владеет собственным сознанием, что по-прежнему доверяет ему, вот только им самим сейчас владел и правил страх, судя по тому, каким стал его голос. И этот страх пробуждал ответный - в сердце самого Дориана, возвращал к мысли, которую отчаянно хотелось гнать от себя: что, если он не сможет помочь Йену, просто потому что тот не подпустит его к себе? Что, если оставшись один, он уже себя подвергнет какой-нибудь опасности, а Дориана рядом в этот момент не будет? Что, если это противоестественное раздвоение сознания и страх, все больше овладевающий ими обоими, сделают то, что пока не удалось никому из врагов? Нет, Йена нельзя отпускать!
- Amatus, нет! - Дориан шагнул ближе, снова протянул руку, собираясь удержать любимого. - Послушай меня, только не убегай! Я... мы сейчас... - что бы он ни собирался сказать или объяснить, сделать этого не удалось: Йен бросился вон из комнаты так стремительно, что перехватить его попросту не получилось.
  Хлопнула дверь, Дориан метнулся было к ней, потом сообразил, что так и не оделся, оглянулся в поисках одежды, потом, невнятно ругаясь, принялся торопливо приводить себя в порядок. К тому времени, как Дориан оделся и выбежал в коридор, Йена давно след простыл. Можно было, конечно, бежать на поиски и поднять вверх дном всю крепость, но ведь он мог вернуться. Может быть, стоило хотя бы подождать до утра?
  Минуты утекали одна за другой. Дориан в нерешительности бродил по комнате, прислушивался к каждому звуку за дверью и к тому, не раздастся ли за окном хлопанье крыльев. Унимал свою тревогу, напоминая себе, что она ничем не поможет. Заново раздул огонь в камине и согрел замерзшие руки. Припомнил все места, где Йен стал бы искать убежище, и решил наутро сразу же пройти по ним и проверить каждый закуток.
  Когда он снова оказался на кровати и как так получилось, что его сморил тяжелый, будто бы душный сон, полный невнятных кошмаров, Дориан и сам не понял. Проснулся он словно от толчка, когда в окно уже светило зимнее солнце, а за дверью кто-то тихо скребся.
  Буквально скатившись с кровати, Дориан распахнул дверь и глубоко выдохнул от облегчения при виде стоявшего на пороге Йена.
- Дыхание Создателя, с тобой все в порядке! - он порывисто обнял любовника и прямо-таки втащил его в комнату. - Где ты был? Что ты делал? - может быть, и не стоило вот так сходу осыпать вопросами того, кто вполне мог еще не прийти в себя после ночи, но об этом Дориан сейчас совсем не думал.
Совместно с Йеном.

Не хотелось отпускать Йена. Он был живой, теплый, настоящий, с ним ничего не случилось, от него сейчас не веяло никаким мороком, и Дориан был бы счастлив так и провести весь день до самого заката - прижимая Йена к себе, всем телом ощущая его близость и вдыхая аромат волос, пахнувших травами и ветром. Когда долиец уткнулся ему в плечо, Дориан на секунду прижал его еще крепче, и потом пришлось сделать над собой усилие, чтобы руки все-таки разжать.
- Да. Да, конечно, - несколько невнятно отозвался он, все еще касаясь губами светлой макушки, а потом позволил, наконец, любовнику отстраниться, и сам подался назад. - Конечно, переведи дух.
  Ночное беспокойство не исчезло, но будто бы поблекло, в свете дня все выглядело иначе. Йен вернулся, здоровый и невредимый, совершенно очевидно в здравом уме, совладавший с собой хотя бы на время и, похоже, даже пришедший к каким-то выводам, которыми мог поделиться. Все это уже само по себе придавало сил, потому что позволяло надеяться: нашлось какое-то средство, и теперь они смогут вместе что-то предпринять, чтобы прекратить этот круговорот иллюзий. Что угодно лучше бездействия.
  Слегка улыбнувшись своим мыслям, Дориан опустился на край кровати, засмотрелся на то, как Йен набивает трубку, а уже полминуты спустя убедился, что надежда его не обманула: новости и в самом деле были, и речь действительно шла о пути к спасению, пусть и довольно своеобразном.
  Некоторое время Дориан молчал, задумчиво хмурясь и поглаживая подбородок. Киллиана он и в самом деле знал, ему доводилось встречаться и даже общаться по делу с этим вдумчивым, немногословным долийцем, обладавшим недюжинным опытом, немалыми знаниями, а вдобавок необычной для многих его сородичей дипломатичностью. Не было сомнений, что если он дал совет, то хоть сколько-то уверен в действенности метода, который предложил, и все-таки учитывая то, в каком именно виде сейчас существовала душа Реваса, мысль о таких "похоронах" казалась Дориану пугающей и почти опасной. Вскинув глаза на Йена, он еще несколько секунд колебался, потом осторожно заговорил:
- Я знаю Киллиана. И доверяю его мнению, - он постарался, чтобы это звучало как можно более искренне. - То, что ты рассказываешь, этот Banal Din'an... Это действительно похоже на выход, насколько можно судить. Но здесь ведь ситуация и похожая, и непохожая на упокоение души погибшего. У души Реваса сейчас есть тело, и это тело - твое. Как же мы поступим? Положим в пустую могилу тебя? А нет ли опасности, что, уходя, его душа потянет за собой твою? И подействует ли вообще эта молитва Фалон'Дину, если ее будет читать не один из вас? Или Киллиан будет с нами? - много вопросов, и теперь на них должны последовать ответы, которые придется просто принять на веру, потому что не хватит ни опыта, ни знаний, чтобы проверить. Дориан потер лоб ладонью, чувствуя, как голова идет кругом.

На улыбку Йена невозможно было не откликнуться - он сама по себе казалась облегчением и знаком чего-то хорошего - и Дориан с готовностью улыбнулся в ответ. И почти сразу нахмурился, вслушиваясь в слова любовника и будто взвешивая каждое на предельно точных весах. И чем дальше Йен говорил, тем меньше Дориану нравилась суть предложенного выхода: как бы опытен и сведущ ни был Киллиан, выходило так, что он скорее рассказал не вполне точную легенду, чем предложил какой-то надежный способ исцеления того своеобразного "недуга", который надо было излечить. Ни в чем не было точности - ни в деталях ритуала, ни в том, какие именно последствия он может оказать на Йена. Чужая, незнакомая магия, собранная и склеенная по кускам, как разбитая мозаика, и он, Дориан, будет слепым и беспомощным при соприкосновении с ней. И несмотря на все это, приходилось признать - ничего лучшего он предложить не может, время не ждет, и предложенное Киллианом - лучший путь, который у них есть.
  Тяжело вздохнув, Дориан прошелся ладонью по лицу, потом поднял взгляд на Йена и всмотрелся в его глаза.
- Не буду скрывать, amatus, все это звучит для меня нехорошо и тревожно, - он все еще хмурился. - Мне многое не нравится, и больше всего - то, что мы, возможно, упускаем какие-то важные детали, как ты сам сказал, и что мне эта магия совершенно незнакома, и я ничем не могу помочь. Я бы хотел... быть больше причастен к происходящему, иметь возможность как-то повлиять на то, что мы собираемся делать, не просто стоять и смотреть. Но... Ревас твой сородич, как и Киллиан, и это во многом ваши дела. У меня нет здесь голоса, - эти слова дались особенно тяжело, и Дориан усмехнулся, для самого себя сглаживая эффект, а потом прибавил: - Хвала Создателю уже и за то, что я не увижу, как ты ложишься в могилу, - он невольно передернул плечами, помолчал несколько секунд, а потом решительно закончил: - К тому же у нас и в самом деле нет никакого другого пути. Давай это сделаем, прямо сегодня, - и, подавшись ближе, Дориан взял Йена за руку, как будто так хотел еще больше показать свою близость.
  Когда пошла речь о том, что рядом с Йеном опасно находиться, он досадливо нахмурился: наверняка упрямый долиец сейчас заговорит о том, чтобы справиться со всем в одиночку. Ожидания не оправдались, Лавеллан наоборот неожиданно попросил о помощи, и Дориан уже улыбнулся было в ответ, собираясь горячо согласиться, но так и остолбенел, когда услышал последнюю фразу.
- Что? - тихо переспросил он, как будто ушам своим не поверил. - Vishante kaffar! Что?! - голос мгновенно окреп так, что прямо-таки зазвенел под потолком. - Да что ты несешь?! - сорваться на грубость оказалось легче легкого. - Ты в самом деле думаешь, что я просто возьму и красиво прикончу тебя, если не сработает какой-то древний ритуал, в котором вы даже не уверены?! И думать не смей! - Дориан рывком поднялся, принялся нервно расхаживать по комнате. - Во-первых, это еще не одержимость. Уж поверь мне, я видел одержимых! Во-вторых, я найду способ тебя вытащить, как бы ни повернулось дело, слышишь? В-третьих, еще раз заговоришь о своей смерти - заткну тебе рот до момента чтения молитвы! - Дориан сердито фыркнул. - Kaffas!
  Ему было страшно. Так страшно, как редко когда-либо в жизни бывало, и от этого злился с каждой минутой только сильнее - на Йена, на Киллиана, на давно погибшего Реваса, на несправедливость мира, и больше всего - на собственное бессилие.

Наверное, если бы Йен ответил так, как часто отвечал в минуты их споров - яростно, запальчиво, не сдерживаясь и не выбирая слов, Дориан и сам распалился бы еще больше, и итогом стал бы отчаянный спор, который мог бы продлиться хоть до вечера, хоть до завтрашнего утра. Подспудно Дориан даже надеялся на это: в ярость и бездумные слова удивительно легко переплавлять парализующий леденящий страх, избавляясь от него таким образом.
  Тем не менее, все вышло совсем не так, как было привычно: с Йеном словно какое-то магическое преображение произошло, и он заговорил по-новому, совсем по-особенному, так, будто был опытнее и старше, будто смотрел на положение дел, на себя самого и на своего любовника со стороны. Так обычно смотрят и рассуждают те, кто многое повидал, немало прожил и не теряет присутствия духа и холодного разума даже перед лицом смертельной опасности.
  Дориан перестал метаться по комнате. Теперь он просто замер у окна, скрести руки на груди и хмуро глядя в пол. Молчал, слушал и с каждой секундой все острее чувствовал стыд и громче слышал голос своей совести: в самом деле, ему ли сейчас срываться? Имеет ли он право вскидываться и выплескивать то, что на душе, на угодившего в магическую ловушку Йена? И действительно, как он мог, зная долийца, решить, что тому изменило обычное упрямство и он готов вот так просто лечь и умереть, сам над собой прочтя отходную молитву? Как говорил когда-то Алексиус, "в такие моменты от угрызений совести даже глаза должны чесаться".
  Глубоко вздохнув, Дориан медленно кивнул и поднял на Йена взгляд.
- Прости меня, - негромко сказал он. - Ты рассуждаешь верно и справедливо, а я говорил малодушно. Прости меня. Мне и в самом деле следовало бы лучше помнить, с кем я имею дело, - Дориан слегка усмехнулся, потом снова посерьезнел и продолжил: - Ты просишь не много - ровно столько, сколько я должен тебе дать. И мне было бы жаль, если бы ты попросил о такой помощи кого-то другого, - сделав несколько шагов к Йену, Дориан обнял его за плечи и притянул к себе. - Тебе и не придется справляться одному, amatus, - тихо произнес он. - Мы справимся вместе, - отстранившись, он заглянул Йену в лицо: - А теперь давай, расскажи мне, какой в точности у нас план: где, когда и с чего мы должны начать.
  "И все будет хорошо. Все будет хорошо или я лично пожалую к трону Создателя, чтобы за руку отвести твою душу обратно."

Не столько даже увидев, сколько почувствовав, как плечи Йена поникли под тяжестью, которую ему пришлось на себя возложить, Дориан крепче обнял долийца и пообещал себе, что невзирая на любые обстоятельства, независимо от того, чем обернется это путешествие в Долы, они вернутся оттуда вместе. И этого груза на сердце Йена больше не будет.
  Конечная цель их пути показалась одновременно пугающей и манящей. Эльфийская древность была для него чужой, но благодаря Йену стала значить удивительно много, и возможность прикоснуться к ней даже сейчас пробуждала искру какого-то живого интереса. Ее было маловато, чтобы с легкой душой думать о том, что Йен для ритуала должен войти в гробницу, где долийцы хоронили своих защитников, но все-таки достаточно, чтобы думать о чем-то, кроме мрачной и тягостной стороны дела, которое им предстояло.
- Я благодарен судьбе за то, что смогу увидеть эти места, amatus, - негромко произнес Дориан, коснувшись губами светлой макушки. - И за то, что смогу быть рядом с тобой в такой момент. Отправимся, когда скажешь, - вряд ли сейчас могли найтись дела, которые он не отложил бы ради того, чтобы выехать как можно скорее.

  Дорога в Долы оказалась даже более трудной, чем Дориан ожидал: на тракте и на проселках по-прежнему было неспокойно, в воздухе пахло войной, холода даже не думали отступать, и морозный ветер середины зимы пробирал до костей. А еще была вынужденная бессонница: Йен не желал спать, опасаясь, что не сможет совладать с Ревасом, поэтому Дориан, неукоснительно выполняя желание долийца, ни на секунду не давал ему заснуть. Попутно он зорко следил за его состоянием, почти не спускал с него глаз, а потому не спал и сам. К концу этих суток от усталости слегка шумело в ушах, а разгулявшийся ветер, то и дело швырявший ему за шиворот пригоршни снега, казался добрым другом: в таких условиях было просто невозможно сладко задремать и свалиться с седла.
  Когда въехав в Изумрудные могилы взбодрился Йен, вместе с ним слегка оживился и Дориан, прислушиваясь к голосу долийца. Зимний лес казался ему безмолвным, настороженным и не слишком дружелюбным, но он уже успел хорошо уяснить: эльфийский лес вряд ли раскроет объятия "шемлену", и следует быть благодарным уже за то, что пока и сами деревья, и духи прошлого снисходительны к нему и ведут себя мирно. Наверное, сказывается компания долийца. Дориан с мягкой улыбкой оглянулся на Йена.
- Мы обязательно побываем здесь и весной, и летом, amatus, - тихо отозвался он. - И я смогу увидеть своими глазами то, что сейчас так живо представил с твоих слов, - примолкнув, Дориан проследил взгляд Йена, устремленный на огромную статую Андрасте, слегка нахмурился, а потом положил руку на плечо Лавеллану и негромко прибавил: - Так было и так есть, amor meus, и так будет всегда. Суть не изменилась для твоего народа и для тех, кто умеет помнить. А статуи - дело преходящее, кто знает, когда рассыплется эта, - его улыбка, когда он снова скользнул взглядом по величественной фигуре Андрасте, выглядела совсем недоброй. Помолчав немного, Дориан тряхнул головой, как будто отгонял несвоевременные мысли, и указал Йену на видневшиеся чуть поодаль руины, чья изящная почти кружевная резьба даже отсюда была хорошо различима. - Посмотри, это Бастион Эльгарнана? Мы направляемся туда? Он... как-нибудь зачарован? Я должен что-то сделать или как-то по-особенному себя вести, чтобы никого и ничто не оскорбить? - неважно, если со стороны он сейчас выглядит нелепо с этими вопросами: не нанести оскорбления не словом, ни делом Дориану сейчас было куда как важнее, чем сохранить лицо.

Дориан хорошо знал, каково это - помнить и прикасаться к древности, которая кажется живой, сколько бы времени ни прошло. Это знакомо каждому тевинтерцу, неравнодушному к прошлому Империи, к тому, чем она была и чем стала, и вспоминать можно с очень разными чувствами - от гордости до мучительного стыда, от смирения перед течением времени до ярости, подталкивающей изменить все в настоящем, опираясь на древнюю память. И его соотечественники, и отчасти он сам привыкли собирать прошлое по крупицам, искать с ним связь, беречь каждый осколок, вот только никому из них незнакомо чувство, когда воспоминания и соприкосновение с собственной историей вызывают только ненависть и боль утраты. Глядя сейчас на Йена, на то, какой болезненной ненавистью вспыхнули его глаза, Дориан ощущал боль любовника почти как свою собственную и в то же время чувствовал себя здесь бесконечно чужим, почти нарушителем границ. Ему отчаянно хотелось чем-то помочь и вместе с тем он понимал, что мало что может дать, кроме своего присутствия да еще поддержки в делах.
- Не извиняйся, не нужно, - тихо сказал Дориан и, бесшумно шагнув ближе, обнял Йена за плечи. - Это не может не быть больно, amatus, у твоего народа, как я успел заметить, длинная память, и оскорбления семистолетней давности для тебя все еще свежие новости. К тому же, непохоже, чтобы с тех пор, как эта надпись была выбита, что-то изменилось в лучшую сторону. Скорее уж, наоборот, - Дориан мрачно нахмурился: неожиданно ярко вспомнился и шевалье, убитый в лесу возле Убежища, и бордель в Вал Руайо, и промелькнула мысль о том, что Юг отличается от Империи куда меньше, чем хотелось бы думать самим южанам.
  Желая отвлечься от неприятных размышлений, Дориан пристальнее всмотрелся в Бастион Эльгарнана. Должно быть, когда-то эти руины были изящны и величественны, и отчего-то легко было представить, что строение, которым они когда-то являлись, причудливым образом сочетало в себе крепость и храм. Сейчас не осталось ничего, кроме полуразрушенных арок и колонн, но Дориану все равно казалось, что почти физически чувствует ауру, присущую только священным местам, и вскоре рассказ Йена об Изумрудных рыцарях подтвердил эти ощущения.
- Я постараюсь быть очень почтительным, обещаю, - отозвался Дориан, подавив желание вслед за Йеном прикоснуться к стволу дерева. - И буду надеяться, что меня пропустят без помех.
  Фанатичный огонь, вспыхнувший в глазах Йена, заставил его всерьез встревожиться: что, если чувства Лавеллана сейчас каким-нибудь образом растревожат беспокойную сущность Реваса, и она проснется уже наяву? Как тогда быть? Надо бы поторопиться и по дороге отвлечься на что-нибудь, вызывающее добрые чувства.
- Так будет всегда, - эхом отозвался Дориан, почтительно склонив голову, а потом мягко прибавил: - Идем, amatus, - он сделал шаг в сторону Бастиона. - Мы уже совсем близко, но дни сейчас короткие, лучше бы нам поторопиться. Маталин, Линдиране, Ралаферин, Вахарель, - он старался выговаривать эльфийские имена, точно не коверкая звуков. - Ты расскажешь мне о них? Почему их знают, что они сделали для вас и чем прославились? Я, кажется, слышал имя Ралаферина, но не в связи с древними Долами.
  Бастион Эльгарнана был тих, открывшийся им внутренний двор все еще окружали стены, и ветер здесь мгновенно улегся. Тишина должна была бы успокаивать, но вместо этого Дориан вдруг ощутил смутную тревогу: возникло чувство, будто какие-то молчаливые опасные тени с угрозой наблюдают за ним и совсем не рады чужаку.

Дориан только мягко улыбнулся в ответ на предостережение о том, как опасно предавать долийца, никакого веселья, впрочем, при этом не испытав: он слишком хорошо помнил и их ссору в Первый день, и поджарого сильного волка, смотревшего на него поблескивающими угрозой темными глазами в душной комнате джейдерского борделя. Предательство, которое вполне может стоить жизни. Предательство, после которого противно будет смотреть в глаза собственному отражению. Предательство, которому не бывать, что бы ни случилось.
  Несколько запоздало опомнившись, он зашагал следом за Йеном к Бастиону. Ноги по щиколотку проваливались в глубокий, мягкий снег, тянуло прохладным ветром, но ни холод, ни усталость, ни даже точившая сердце тревога, которая привела их сюда, не могли отвлечь картины, которую представляли собой руины. Эльфийская архитектура впечатляла даже сейчас, когда от этого ее образца не осталось ничего, кроме древних обломков. Дориан мысленно прикидывал планировку того, что когда-то наверняка было крепостью, пытался разглядеть остатки фресок на источенных временем стенах, рассмотреть и в уме достроить узор резьбы, которую еще можно было рассмотреть на некоторых колоннах. Имена эльфийских героев, которые называл ему Йен, превратились почти в музыкальное сопровождение, помогавшее погрузиться в прошлое, несмотря на то, сколько прошло веков. Трудно было отделаться от мысли, что прошлое подступает со всех сторон, еще труднее - не думать, каково это для Йена, которому, наверное, ступать по здешним камня было все равно что ходить по костям предков. Дориан украдкой бросил на долийца внимательный взгляд, хотел осторожно задать вопрос, когда его внимание привлек странный звук.
  Звук был такой, как будто кто-то скреб деревянной палкой по камню и прикладывал при этом немалую силу. Дориан настороженно замер, прислушиваясь и осматриваясь, а потом замер, как каменное изваяние, при виде чудовища, о котором ему даже в книгах не доводилось читать. Это выглядело совершенно ужасно, не походило ни на одно известное в природе существо и, что хуже всего, кажется, уже заметило их.
- Vishante kaffar! - потрясенно выдохнул Дориан и, немного совладав с собой, потянулся к Тени: существо наверняка понадобится чем-то встретить. - Что это за тварь, Йен?! - переведя взгляд на любовника, он глазам своим не поверил: Йен, похоже, решил двинуться их радушному хозяину навстречу. Без дальних разговоров Дориан схватил его за плечо и рванул к себе: - Назад! Мы понятия не имеем, что ему надо!
  Откликнувшийся на призыв огонь уже согревал ладони, и Дориан очень надеялся, что совет проявлять уважение к эльфийскому наследию и эльфийским землям никак не касается этого порождения кошмара.

Неясно Дориану было очень многое. Например, то, с чего Йен настолько уверен, что омерзительного вида чудовище будет с ним дружелюбно из-за эльфийского происхождения: помнится, долийская башня, в которой они вдвоем когда-то оказались заперты, тоже была под заклятием древнего эльфа, а разгулявшаяся там магия не делала различий между своими и чужими. Неясно было и то, как Йен рассчитывает с этим существом справиться, если окажется слишком близко к нему, и именно в этот момент оно взбесится. А еще Дориана очень занимал вопрос, что они станут делать, если эта тварь, отнесшись благосклонно к Йену, тевинтерца решит-таки сожрать, не сходя с места, в память о загубленном Арлатане.
  Одним словом, Дориану очень даже было что ответить долийцу, от злости мгновенно приобретшему сходство с разъяренным котом. Он даже открыл рот для отповеди, но так и замер, не сказав ни слова. "Мой друг и мое сердце, и я отвечаю за него, как отвечаю за себя" - это прозвучало так торжественно, задело так сильно и глубоко, что тевинтерец невольно заколебался: показалось вдруг, что пойти сейчас наперекор Йену будет настоящим оскорблением, которое потом непременно ляжет между ними, как бы сейчас ни повернулось дело.
  Дориан замер на месте, переводя взгляд с Лавеллана на тварь, к которой тот так открыто и доверчиво тянул руки, и обратно. Долиец держался так, как будто не только ничего не боялся, но готовился сейчас прикоснуться к чему-то священному, заслуживающему едва ли не поклонения. И тем страшнее было смотреть на уродливое, ни на что не похожее существо, принюхивавшееся к нему, как к желанной добыче и явно способное размозжить ему голову одним ударом, а следующим - в труху раздробить мелкие кости.
  Эльф и невиданное создание все больше приближались друг к другу, а Дориан никак не мог справиться со своими колебаниями. А потом они оказались чересчур близко, и стало поздно.
- Amatus, прошу тебя, осторожнее, - голос Дориан немного понизил, но слова все равно звучали отрывисто и резко. - Ты не знаешь эту тварь, она может быть чем угодно, - он помедлил секунду, потом прибавил: - А даже если думаешь, будто знаешь, откуда тебе знать, что она не бешеная? Не надо! - до атаки пока не дошло - Дориан по-прежнему боялся задеть Йена - но его правая рука оделась пламенем, полыхнувшим ярче обычного.
  "Если тварь не отойдет прямо сейчас - ударю. Помоги мне Создатель, до чего же огромный."
  Недавняя мысль об оскорблении, способном их разделить, снова отступила на второй план: было куда важнее, уйдет ли Йен из этих руин целым и невредимым.