Увидев, как Йен-хрен трепыхается в объятиях Дориана, при этом зарядив ему макушкой по подбородку, Сэра расхохоталась вместе со зрителями. Ее, в отличии от других троих участников происшествия, вообще не парило, что на них смотрят. Она не чувствовала в этом ничего позорного. Она всегда была частью народа, и если бы смотрела на это со стороны, то смеялась бы вместе с остальными.
Дориан пытался успокоить своего эльфа, а Рыжая Дженни теперь дергалась только для приличия, потому что осознание того, что Кассандра все же сильнее пришло, пусть и позже. А голос Искательницы так вообще пробирал до мурашек, если был обращен на тебя в такой интонации. Но она вдруг замерла, и разбойница последовала ее примеру, чуть скосив взгляд на ее лицо. Мерзко усмехнувшись, лучница будто бы поняла о чем та думает. Но когда женщина продолжила, девушка фыркнула, закатив глаза. Она ловко освободилась от хватки Кассандры, когда та закончила свою речь и отошла в сторону, отряхнув свою одежду.
- Я лишь попросила его заткнуться, а он взбесился как полоумный. Ты бы видела его глаза. В нем, наверняка, сидит демон, - Сэра вредничала. Она знала, что скорее Коул демон, чем этот парень. Тем более, что демонюга сразу бы вырвался, как только эльфийка нанесла удар. Скосив взгляд на Касси, Сэра покачала головой. - Я не порядочная и не благородная. И я здесь потому что Квизитор это знает. - Рыжая Дженни сразу показала каковы ее цели, и они ничуть не отличались порядочностью и благородством. Вернув взгляд к Лавеллану, девушка смерила его взглядом и усмехнулась. Она не сказала ему держаться от нее подальше. Даже наоборот, она ждала их следующей встречи.
- Дориан, - эльфийка отсалютовала ему, как будто только что его встретила случайно во дворе Скайхолда. И не сказав больше ни слова, она направилась в сторону конюшен, чтобы отмыть грязь и пыль.

Кассандра не просто подоспела вовремя - она была сурова, непреклонна и на редкость внушительна в деле наведения порядка и пробуждения совести во всех участниках разыгравшейся сцены. Впрочем такова она была ровно до того момента, как ее отвлекла не то какая-то неожиданная мысль, не то вовсе бочка в дальнем углу двора. Недоуменно проследив за взглядом Искательницы и не увидев в том направлении ровным счетом ничего интересного, Дориан снова обернулся к Кассандре и весьма требовательно уставился на нее, словно взывал таким образом к ее красноречию и благородному пафосу, который ей обычно так блестяще удавался. Однако пафос она как раз и подрастеряла, причем весьма ощутимо, чудя по реакции Сэры и Йена, ни один из которых даже не подумал усовеститься или тем более повиниться. Последнего Дориан, надо сказать, и не ждал: он успел уже слишком хорошо узнать обоих эльфов, чтобы на что-то подобное рассчитывать. Оставалось, пожалуй, только презрительно фыркнуть в ответ на слова Сэры о демоне - не дай Создатель кто-нибудь из зевак решит, что это предположение стоит принять всерьез - а потом уже привычно шутливо раскланяться с эльфийкой.
- Сэра, - под гневную тираду Лавеллана он коротко склонил голову, как будто провожал знатную даму, а потом оказался лицом к лицу с разгневанным любовником, наконец, вырвавшимся из захвата Кассандры и, похоже, не слишком растерявшим боевой пыл.
  Новая яростная отповедь прозвучала гораздо быстрее, чем Дориан успел окончательно успокоить ураган, и осталось только смотреть, как Йен стремительно краснеет до ушей - и даже дальше! - поскольку слова о "подстилающихся эльфах" явно прозвучали для него самого не так, как предполагалось.
- Речь не о достоинстве противника, а о твоем собственном, которому совсем не помогают публичные перепалки, - негромко проговорил Дориан и шагнул ближе к Йену. - Может, мы поговорим обо всем этом, - он неопределенно повел рукой, - где-нибудь, где зрителей поменьше?
  В Скайхолде хватало любопытных глаз и ушей и было в избытке длинных языков, так что слухи о "диком эльфе" и "магистре" уже поползли, и сейчас, похоже, многие зеваки без труда связали слова Йена и краску, бросившуюся ему в лицо. В толпе нетрудно было различить приглушенные глумливые смешки.

Услышав элвиш да еще и на повышенных тонах, Дориан мгновенно напрягся и повел по сторонам настороженным недобрым взглядом: не то, чтобы он ждал, что развеселые зеваки, явно предвкушающие продолжение увлекательного зрелища, сейчас кинутся на одинокого долийца с вилами и кулаками, зато ни секунды не сомневался в способности Йена спровоцировать их на эту кровожадность парой коротких фраз. Разумеется, тот не останется один против полутора десятков противников, но вряд ли стоило превращать в побоище с использованием магии безобидную, хоть и безобразную дворовую драку.
  К счастью, без побоища обошлось: Йен, похоже, предпочел не наказать "наглых шемленов", а поскорее оказаться подальше от них. Надо сказать, это желание Дориан разделял целиком и полностью и, бросив напоследок особенно грозный и по возможности зловещий взгляд в сторону собравшихся зашагал следом за Лавелланом.
  Двор отчего-то показался гораздо больше и просторнее, чем обычно, и, когда за спиной, наконец, хлопнула дверь, Дориан не сдержал глубокого вздоха облегчения. И тут же зашелся кашлем: в тесной комнате премерзко пахло старыми пыльными книгами, а со стороны лестницы несло сыростью и затхлью. Впрочем, это в любом случае лучше, чем злить или веселить своими разговорами досужих сплетников и бездельников.
  Прислонившись к стене и скрестив руки на груди, Дориан задумчиво смотрел на Йена, и постепенно на его лице проявлялось заметное недоумение. Он что, и правда произвел там, во дворе, впечатление такого сурового и правильного ментора, одержимого хорошими манерами? Смешно думать, сколько народу довела бы до истерического хохота такая характеристика Дориана Павуса, и, наверное, сам он смеялся бы громче всех.
- С чего это мне должно быть стыдно? - он негромко фыркнул. - Ты не делал бы таких дурацких предположений, если бы видел, как часто я накидываюсь на тех, кто со мной не согласен. Либо тридцать можно считать детским возрастом, либо обо мне нельзя сказать ничего хорошего. Я остановил тебя не поэтому, но это сейчас неважно. Другое важнее, - Дориан сделал короткую паузу, потом, невольно понизив голос, спросил: - Почему ты чувствуешь себя виноватым, amatus? Ты не сделал народу ничего плохо, - в комнате стоял полумрак, и Дориан внимательно всматривался в лицо Йена, желая уловить малейшую перемену в его выражении.

Дориан слушал Йена, напряженно хмурясь, то и дело бросал на него настороженные, испытующие взгляды, словно опасался, что тот прямо сейчас решит, что язвящая его боль и чувство вины нестерпимы и решит вернуться в свой клан немедленно. Нельзя сказать, что Дориан не понял бы этот поступок, но было бы абсолютной ложью утверждать, что он легко принял бы его и не сделал все на свете, чтобы долийца остановить. Желание и долг редко друг с другом ладят, но Дориан отдавал себе отчет, что в этом случае ему было бы особенно трудно чужому долгу подчиниться.
  Интересно, сам бы он чувствовал себя так же, если бы его народ сейчас страдал от этой войны всех со всеми, а не был ее поджигателем? Где бы он, сын "зловещей Империи" был тогда? И где должен быть сейчас?.. Совершенно ненужные, несвоевременные мысли. Тряхнув головой, как будто так было легче их отогнать, Дориан устроился на пыльном столе рядом с Йеном и придвинулся поближе.
- Послушай, я не собираюсь говорить, что ты так лучше их защитишь. Дело не в этом или уж точно не только в этом, - он заговорил осторожно и медленно, то и дело искоса поглядывая на Йена. - Дело в том, что... ты можешь то, чего, по-моему, не могут многие из твоего народа и не только: интересоваться этим миром, научиться в нем действовать, не предавая при этом свой. Ты умеешь смотреть и слушать и даже если что-то никогда не примешь, то хотя бы разберешься в этом. Посмотри, как там, - Дориан кивнул на дверь, за которой остался замковый двор, - мало долийцев. Наверное, им слишком тяжело здесь прижиться. А ты это можешь, как бы ни относился к... "шемленам", - он коротко усмехнулся. - Там, где твою землю рвут в клочья, за нее уже кто-то встал, ты сам это говоришь. И думаю, их станет больше, судя по всему, что ты о вас говорил. Но, может быть, именно ты им пригодишься со всем, что успел узнать об этом мире, о нас, когда... придет время вернуться, - последние слова дались даже труднее, чем Дориан ожидал, и он неловко, принужденно усмехнулся, прежде чем продолжить. Потом искоса взглянул на Йена и снова заговорил: - А я и мы с тобой... чтобы ты сам сказал тому, кто стал бы обвинять тебя в предательстве из-за связи со мной? Ты бы с ним согласился? - и только договорив, Дориан понял, насколько хочет услышать ответ и насколько не уверен в нем.

И откуда только взялся этот неожиданно трудный разговор после дурацкой потасовки посреди двора? И ведь чем дальше он заходит, тем тяжелее ложится на душу каждое слово. Дориан слушал Йена, и в ответ на все, что говорил долиец, понемногу просыпались его собственные, тщательно запрятанные как можно дальше тревоги. Что будет, если Йен окончательно уверится, что, будучи в Инквизиции, делает для своего народа недостаточно? Когда принадлежность любовника к человеческой расе перевесит для него и собственные чувства, и пройденное вместе? Как скоро он соберется с силами и оборвет связь, которую считает предательской по отношению к клану, чтобы навсегда вернуться к своим? И каково будет его отпускать?..
  Глубоко вздохнув, Дориан досадливо прошелся ладонью по лицу: все это ненужные, совершенно несвоевременные, а, главное, эгоистичные мысли. Из них двоих сейчас тяжелее приходится Йену, о его страхах, сомнениях и боли и нужно говорить, для себя будет время потом. Если, конечно, вообще нужно время, чтобы вести беседы с собственными химерами.
  На секунду Дориан отстранился от Йена, высвободил руку, но только затем, чтобы обнять его и привлечь ближе к себе.
- Я не хочу идти на попятную, - только немногим громче Йена проговорил он. - Я... Мы не для того столько всего пережили, чтобы я теперь струсил, - Дориан беззвучно усмехнулся: еще совсем недавно он даже не поверил бы, что способен всерьез вести такие речи. Немного помедлив, он продолжил: - Я человек и тевинтерец. И знаю, что для тебя это всегда будет иметь значение. Но помнить о том, кто рядом с тобой, и считать себя обязанным оправдываться - это не одно и то же, amatus. И я... просто подожду, подожду, когда перестанешь считать, что нуждаешься в оправданиях за то, что есть между нами. Что же до остального, то... - на несколько секунд Дориан смолк, подбирая слова, потом медленно продолжил: - Я понимаю твою потребность сделать что-то для своего народа. Знаю, каково это. Посмотри на меня, - обернувшись, он осторожно коснулся подбородка Йена, чтобы тот поднял на него взгляд. - Я знаю. И чувствую, что когда-нибудь сделаешь. Но ведь ты пока даже не знаешь, что именно и как. Тебе нужны силы, нужны знания, а главное - нужно понять, что ты можешь и что считаешь нужным сделать. Не торопись уходить, пока не узнаешь этот момент. А ты его узнаешь, - Дориан усмехнулся, и усмешка вышла горькой. - Я свой в Коракавусе узнал.
  Слова были сказаны, Дориан давно никого не убеждал с такой искренней страстью. Теперь он молча смотрел Йену в глаза, не выпуская его из объятий, ждал ответа и не мог отделаться от ощущения, что физически чувствует, как утекают секунды.

Как всякий раз, когда оказывалось, что у них снова есть отсрочка, есть еще хоть немного времени в запасе, чтобы провести его вместе, сейчас Дориан испытал несказанное облегчение и еще крепче прижал Йена к себе, будто боялся, что кто-нибудь отнимет.
- Не уходи, - негромко откликнулся он, не то прося об этом, не то просто соглашаясь, и неотрывно глядя Йену в глаза. - У тебя есть время понять, что полезного можно сделать, кроме как погибнуть с честью, и, думаю, победа над Корифеем будет прекрасным первым шагом. Иногда говорят, что неудачи притягивают друг друга, но ведь должны так действовать и победы, верно? Только представь, какую победу притянет низвержение Корифея, к которому ты приложишь руку! - в глазах Дориана вспыхнули привычные лукавые искры. Он хотел молоть языком и дальше, чтобы развеселить Йена, отвлечь его от тревожных и мрачных мыслей, но так и замер на полуслове, услышав бесхитростное признание долийца. Мгновенно посерьезнев, Дориан коснулся губами по-эльфийски приплюснутой переносицы. - А мне с тобой, amatus, - негромко, чуть глуховато отозвался он и снова прижал Йена к себе, поглаживая тугую светлую косу. - Очень хорошо... Не благодари, я все это сказал не благодарности ради, - он уткнулся лицом в пахнущую травами макушку.
  Хорошо было бы провести так четверть часа, потом час, потом еще несколько часов, а то и вовсе остаться здесь до вечера, ни о чем тяжелом не думать, ни о чем сложном не говорить. Кажется, никогда еще Дориану так сильно не хотелось поддаться искушению праздности, однако вопрос Йена вывел его из этой приятной неподвижности. Несколько секунд он молчал, взвешивая слова, а потом, когда обтекаемых и сдержанных так и не нашлось, заговорил так прямо, как редко себе позволял и как, пожалуй, только с Йеном и мог сейчас позволить:
- Я понял, что однажды рабству в Тевинтере придет конец, - проговорил он тихо и ровно. - Что это будет при моей жизни. Что я приложу к этому руку. И что первые шаги к этому будут сделаны не многие годы спустя, когда я, может быть, унаследую отцовский титул, а как только мы справимся с Корифеем, а я уясню, какова сейчас обстановка в Империи, и с чего мне предстоит начать. Вот что я понял, amatus, - и он крепко сжал плечо Йена, как будто оно сейчас было опорой.
  Облеченные в слова, эти решения становились донельзя реальными, и отчего-то от них не захватывало дух, как Дориан ожидал. Они не были ни фантазиями, ни абстрактными благими намерениями, они уже стали его четко определенным будущим.