В долгом путешествии, тянущемся монотонной тусклой чередой часов, выбор на самом деле невелик: ты либо во все глаза глядишь на пейзажи, широко зевая – оттого, что далекое дыхание зимы уже коснулось земли и еще недавеча пышно цветущую зелень тронул легкий налет увядания, либо погружаешься в воспоминания – иногда волнительные, иногда радостные или печальные, но в основном те, что тебе больше не хочется переживать.
По какому-то негласному зловредному закону именно они норовят всплыть в памяти, снова и снова поднимая пред усталым взором смазанные, размытые картинки, такие же тусклые, как и все вокруг. И Нивеллен окунается в них, будто в топкое болото, с послушанием, которое ему всегда было присуще – тем самым, что обычно больно ранит после.
***
«Ты должен быть сильным»
Этот звонкий колокол, мало походящий на голос живого существа, звучал в голове Нивеллена. Сильным… Оно говорило правильные вещи, разумные. С этим нельзя было не согласиться, но на словах все просто, на деле – почти невыполнимо. Потому как ни разу еще за всю свою жизнь целитель не ощутил себя тем, кто может что-либо в этой жизни изменить. И более того, все больше болтал, чем действительно старался.
«Мы не можем позволить себе слабость»
Он узнает слова старшего стража Веланны. Они в тот вечер очень больно резанули открытую на распашку душу Нивеллена и теперь рана гнила внутри него, постепенно покрываясь волдырями и слизью по краям. Потому что он всегда понимал свою слабость… И мирился с ней, откладывая все проблемы, что тяготели над его трусливым нежным нутром до поры до времени. Но как бы он ни старался убежать от самого себя, та самая «пора» наконец наступила, а он совершенно не был к ней готов.
«Ты должен помочь»
Добавляет колокол уже шепотом, притаившись где-то в самом темном углу сознания, а потом и вовсе залезает куда-то в подкорку, и целитель просыпается от обуявшего его оцепенения. И смотрит впереди себя, не моргая.
Остекленелыми глазами он следит за тем, как рвано и тяжело вздымается широкая грудь человека. Ему больно – чтобы это понять, необязательно бегать к старухе-пророчице, просто Нивеллен подмечает, как воздух с каждым выдохом свистит у распухших губ.
Веки стража беспокойно дрожат – как у человека, уже вот-вот готового сорвать с себя липкие путы дремы. Но он не проснется – целитель знает это наверняка, потому как в лечебное снадобье, что служка вливала раненому в рот, по указанию знахаря растерли стебли зверобоя, пустырника и добавили чабреца – неудивительно, что он спал как младенец. Во сне жуткая боль, должно быть, казалась ему всего лишь выдумкой жуткого морока.
«Ты должен…»
Слова тонут в неразборчивом шепоте и качнув головой, будто пытаясь вытряхнуть оттуда непрошенного советчика, Нивеллен склоняется, прислоняясь ухом к груди человека. Так много, оказывается, он этому миру должен, аж тошно и тесно внутри.
Так же тесно как в клетке ребер под ним – все в раненых легких скрежещет и клокочет. И во сне страж вдруг заходится хриплым, мучительным кашлем, а целитель предусмотрительно отстраняется. В уголках рта раненого – даже в потемках можно разглядеть пену. Розоватую – предполагает Нивеллен, нисколько не сомневаясь в правдивости догадки, внезапно пришедшей ему на ум. Подброшенной кем-то другим.
«Разве ты не понимаешь, что такое истинное милосердие?»
Горячо шепчет Сострадание и шепот его вырезает в сознании эльфа отметины, что останутся с ним на всю жизнь. Никто не слышит страшного грохота – это ломаются один за другим все воздушные замки, что он для себя возвел когда-то.
Так проходит не один час: раненый слабо дышит, ворочаясь, дергаясь в плену кошмаров, а целитель прислушивается – к тому, как все рушится внутри него, изредка нашаривая невидящим взглядом побелевшее лицо человека. Просто смотрит, не пытаясь помочь.
Так их находит служка, останавливая Нивеллена тихим, испуганным окликом – не представляя даже, что она помешала претворить в жизнь ужасную, жестокую задумку.
«Завтра, попробую завтра» - мантрой вторит целитель, возвращаясь в свою постель по приказу. Озноб уже давно не мучает его, но он послушно проводит оставшиеся дни в лазарете, вслушиваясь в шуршание крыс за стенами.
Он все таки спрашивает единожды у Сострадания о произошедшем и оно молчит, не желая вознаградить Нивеллена ответом. Больше к этому вопросу они не возвращаются.
***
В день отъезда Нерия поднимает целителя чуть свет. Ей не приходится долго тормошить его, пытаясь привести в чувство – стоило ей протянуть руку и Нивеллен уже открыл глаза, на грани чуткой дремы почувствовав чье-то приближение.
Они угрюмо молчат. И тогда, когда оказываются в столовой за одним столом, пытаясь наскоро позавтракать недоваренной кашей, и тогда, когда спускаются в конюшню, проверяя крепления седельных сумок. В них упаковано немного – провиант, карты и сменная одежда, на случай, если в пути стражей настигнет ливень. Целебные зелья тоже покоятся здесь же, рядом с парой-тройкой личных вещей. Они оба крепят посохи к седлам, подмечая, что на улице уже занимается рассвет и вздыхают. Уже не вместе, а поочередно. Вот и все сборы.
Когда целитель пытается вскочить в седло своей лошади, она испуганно отшатывается, оглашая конюшню громким, протестующим ржанием и Нивеллену приходится ухватить ее под узды, принимаясь мягко похлопывать по шее. И всхрапнувшее поначалу животное вскоре успокаивается, но все равно настороженно косится на своего невысокого седока.
Животные всегда лучше чувствовали перемены, вот и теперь, обычно добродушная кобылка-тяжеловоз испугалась всколыхнувшегося в целителе духа. И Нивеллен искренне надеялся, что ей не взбредет в голову сбросить его на землю где-нибудь на середине пути.
***
Наверное, тем утром он сам на себя был не похож – подрезавший волосы короче обычного и прилизавший их, Нивеллен повзрослел даже внешне. Наверное, в былые времена собственный облик испугал бы его – под глазами целителя залегли черные тени, придающие большим зеленым глазам совсем болезненный вид. Но теперь это почти его не волновало – всколыхнуло единожды застарелые страхи, да и только.
Когда же стражи пустились в путь, в голове целителя не осталось места для пустых переживаний – в какой-то момент он испытал привычную тревогу, которой предавался всякий раз, покидая Башню. И эта странная, нервная дрожь прошла лишь по истечении нескольких часов спокойного пути – когда узкая дорога влилась в основной тракт и Нивеллен перестал узнавать поля, тянущиеся по обоим краям пыльной дорожной ленты.
Вокруг них не было ровным счетом ничего примечательного для этого времени года – предчувствуя скорый приход зимы, природа стремительно серела. Вереницы давно убранных полей, кое-где хранящих следы золы – вот и все, чем красен был пейзаж, обступающий стражей со всех сторон. И целитель довольно скоро потерял к нему интерес.
Он уныло плелся позади – есть вещи, которые никогда не меняются, что бы ни случилось. Да, вот взглянешь и успокаиваешься сразу: хоть какая-то в жизни стабильность, пусть и не такая обнадеживающая, как самому целителю хотелось бы.
По крайней мере, никто не мешал ему думать.
В числе прочего размышлял он и о том, что если служка все еще не рассказала Веланне, как застала Нивеллена над чужой постелью, то обязательно расскажет. И тогда, по возвращении его будет ждать не самый приятный разговор.
Но все это будет позже. Когда они вернутся. Если они вернутся. Что-то ведь помешало вернуться остальным?
«Или кто-то» - услужливо подсказал хорошо знакомый целителю советчик и ему не осталось ничего, кроме как неохотно согласиться. И без того мрачное настроение с этой мыслью испортилось окончательно.
***
Первую половину пути Нивеллен в основном молчал. И беседу поддерживал будто бы нехотя. Наверное, оттого что ему отчаянно хотелось попросить Нерию тревожиться тише, но она не поняла бы. Никто бы не понял такой просьбы. А может быть и оттого, что ему нужно было хорошенько обдумать случившееся.
Он и сам не мог понять, что же с ним такое творится. И пусть исчезновение стражей волновало его, но он испытывал одновременно странную, мстительную радость – ведь они бросили его одного. Больного, посреди болота.
Эта мысль отравляла разум, не спеша покидать переполненную думами голову Нивеллена. Но хуже всего – понимал он погодя, хуже всего то, что за ним не пришел человек, которому он верил больше всего.
«Так ли верил, если не удосужился ему рассказать?» - язвительно вопрошает доселе неведомый целителю шепот. В этот момент он себя почти ненавидит.
Никто не давал никаких обещаний.
Эта мысль вдруг особенно сильно разозлила Нивеллена. Пусть он был стражем без будущего, еще одним серым пятном в истории Ордена и имя его забудется очень скоро, лишь пару раз упомянутое в отчетах, но он все еще был жив. И под клеткой из ребер и плоти билось горячее сердце – сердце, которое даже верность общему долгу не разучит любить. То самое, что уже покрылось сетью тонких трещин – осталось лишь притронуться, болезненно всковырнуть и оно разобьется. Как тонкое витражное стекло.
«Вы, живые, слишком хрупки» - глубокомысленно изрекает Сострадание и целитель молча соглашается с ним. Не оттого ли духи так цеплялись за живых? Не из-за хрупкости ли и скоротечности красочных судеб? Нивеллену казалось, что супротив жителей Тени такие как он были мотыльками, уже очарованными пожаром – летящие ему навстречу, чтобы неизбежно опалить тонкие крылышки о голодные языки древнего пламени.
Всю дорогу Нивеллен злился. И злость – чувство, с которым он был удивительно мало знаком, захлестнула его с головой бурным горным потоком, как то всегда случается с новыми, неизведанными доселе ощущениями.
Пожалуй, времени на размышления ему отпущено было даже больше необходимого. И оставшуюся часть пути целитель следит за небом, затянутым тучами. Знакомые места они оставили далеко позади, а впереди же… Впереди их ждала неизвестность.
***
Неизвестность пахла солью и грозой. Именно так их с Нерией встретил Штормовой берег. И природа вокруг менялась: заместо полей и лесных массивов выросли острые скалы, а рыхлая дорога петляла потревоженной коброй – то заставляя взбираться на холмы, то стремительно ухая вниз под крутым уклоном. На одном из спусков стражам едва не пришлось спешиться – заскользили камешки под копытами животных и лошадь под Нивелленом дважды споткнулась, едва не перевернувшись вместе со своим неопытным седоком.
Но они, в конце-концов, добрались. И путешествие перестало казаться безобидной прогулкой, увлекательным приключением. Ведь целителю предстояло впервые нос к носу столкнуться с тем, от чего стражи поклялись охранять спокойную, размеренную жизнь мирных жителей. Встреча с порождениями тьмы, маячащая на горизонте неминуемым возмездием за несколько месяцев безмятежного существования в стенах Башни Бдения, все так же пугала его до дрожи.
— Слышишь, стучит под башней капель? - тихонько напевает Нивеллен себе под нос, почти не обращая внимания на то, что творится вокруг. Ему кажется, что слышен вдалеке шелест волн, разбивающихся о берег. И мелкая галька шуршит, утопая в буйном приливе.
Поводья безвольно покоятся в ладонях целителя - спокойное животное, смирившееся с причудами наездника, само ступает след в след лошади Нерии, словно знает, кого здесь ей стоит слушаться. — Жил был на свете Грег-дровосек, плавать он не любил. На спор однажды он в Каленхад окунуться решил - так и не всплыл.
Невеселые строки детской страшилки крутятся в голове назойливой песней и Нивеллен никак не может понять - отчего вдруг они ему вспомнились?
— Так и не всплыл. - повторяет он чуть громче. Этими стишками пугали маленьких, запуганный грубостью магов, едва им стоило переступить порог Башни Круга. Со временем страх проходил, но неприязнь все равно оставалась. Потому что такое не забывается. Не забылось и Нивеллену.
Он хочет заговорить с Нерией - иррациональное, странное желание, скрепленное воедино с обыкновенной жаждой близости. Оно настигает неожиданно и непрошенно, будто гром среди ясного неба. Но целитель не знает, о чем говорить со стражем. О прежних временах? Нет, хватало кошмаров. О шепоте в голове? Еще одна тема, что заведомо не требует обсуждений.
Ему хочется подбодрить девушку, но на душе тяжело, и клубятся туманом облака. Внутри и снаружи - серость, разбавленная говором моря.
Когда же эльфийка спешилась, необходимость в разговоре отпала. Он упустил момент - Нивеллен поджимает губы, натягивая поводья, но кобыла и без его указаний останавливается как вкопанная и опускает свою массивную голову, толкая носом камешки.
— Травы нет, прости. - рассеянно говорит ей целитель, будто бы извиняясь и осматривается, чуть привстав в стременах. Неровное, скалистое побережье хищно огрызается морским пенистым волнам, а берег хранит следы прежних прибоев - в гальке затерялись мелкие щепки и обрывки каната.
Заместо ответа Нивеллен кивает, не глядя на Нерию, но все еще пытаясь взглядом уцепиться за что-нибудь. Но вокруг запустение. В какой-то момент взор его привлекает подозрительный блеск вдали - словно бликует металл в солнечных лучах, но блеск этот пропадает вскоре и эльф успокаивается, послушно спешиваясь.
— Мы пойдем вдоль берега? - спрашивает он достаточно тихо, словно сомневаясь. В конце концов, они не знали даже, что ищут. Не радовала целителя перспектива бродить вслепую, подобно новорожденным щенятам, но спорить с Нерией он не стал. Только предложил, немного погодя:
— Мы можем взобраться туда. - указал он на особенно высокую скалу, возвышающуюся над всеми остальными - она коршуном зависла над морем вдали, скалясь и разрезая на части фурии-волны. — Лошадей не затащим, конечно, но хорошо бы осмотреться, пока не стемнело.
Отредактировано Нивеллен (26-10-2015 17:14)
