Во дворе Башни Бдения пахнет потом и отчего-то – яблоками. Ферелден одет в черное золото, а ветра несут гневные темные тучи, предвещая скорый снег. По ночам в бойницах воет ветер, словно провожает холодное лето и поет гимн медленно надвигающейся зиме. Холодно. Но на душе – еще холоднее.
Так думает Нивеллен, припадая плечом к окну, дружелюбно распахнувшему ставни. Он наблюдает, не открывая взгляда – как движется лезвие клинка, рассекая воздух с хищным свистом. Вздрагивает от того, как звенит сталь, что встретила сталь. Он завороженно наблюдает за тем, как порхают клинки, где каждая их случайная встреча – что ядовитый поцелуй. Он наблюдает, чувствуя, как пересыхает в горле и сжимается сердце. И когда Старший Страж оборачивается на серый массив Башни, хмуро разглядывая безучастные стены и пустые бойницы, Нивеллена там уже нет.
Он сбегает по ступеням, с трудом сохраняя беспристрастность. С ним не здороваются проходящие мимо, спешащие по своим делам. Да кому есть какое дело? Нив вздыхает – тяжело, останавливаясь у створок дверей знакомого кабинета и дождавшись ответа, заходит в святая святых.
В руках эльфа – полотенца и когда страж поднимает уставший взгляд на своего протеже, у Нивеллена все застывает внутри. Он больше спрашивает, чем здоровается, едва выдавливая из себя короткое: «Сэр». И улыбается, пусть ему хочется согнуться, прижимая ладонь к груди, царапая кожу – только так он сможет вытащить боль, что душит его изнутри. Только так.

Он чувствует легкий аромат яблок, забивающийся в ноздри. И рот почему-то полон горечи и воды. Нивеллен сплевывает – он больше не может глотать и покачнувшись, горбится, вместе со слюной выплевывая кровавый сгусток. Он задыхается, открывая рот и не может произнести ни слова, захлебываясь в алых пузырях.
Кровь на его перчатке – но Леви не верит. Он ощупывает арбалетный болт, застрявший в груди и испуганно выдыхая стремительно уходящий из слипающихся легких воздух, подгибает ослабевшие ноги. Падает на колени, дрожащими пальцами пытаясь выдернуть из себя «жалящего убийцу» и только клокочет от крови, бурлящей в горле.
Аромат яблок сладок, но горечь сильнее.

Видеть смерть издали - о, как это легко. Располагать счастливой возможностью отпущения, утешить себя тем, что ты не мог помочь. Что ты не успел. Что был слишком далеко.
  Жизнь опадала на землю вместе с тщедушным телом, и кровь пропитывала тот же проклятый клок земли, на котором стоял и он сам.
  Убийца тоже делил с ними этот клок. Его тело раскинулось неподалеку, не голова - головешка, обугленная чьим-то заклинанием, раскинутые руки, пальцы, сгребшие землю в предсмертной конвульсии. Он не смотрел. Метнулся к магу, упал подле него на колени в жидкую грязь, меч и щит упали рядом, став причиною тучи брызг. В оружии теперь не было проку.
   - Леви...
  Мальчишка уже не дышит. Звуки боя вокруг сливаются в единую безобразную какофонию, без конца и начала, и кровавая струйка, вытекающая из уголка приоткрытого рта, растирается под грубым мозолистым пальцем.
   - Дряной, дряной мальчишка. Идиот...
  Он не стоил того, чтобы за него умереть. И знал об этом. Но за все это время ему так и не удалось втолковать юноше одну простую истину - Логэйн Мак-Тир, герой реки Дэйн, предатель и регент, ославленный и втоптанный в грязь - он не заслуживал быть боготворенным. Не этим сердцем, слишком простым и наивным, чтобы выжить в поганом болоте, по недоразумению звавшемся Орденом.
   - Тебе стоило родиться мабари, малыш. Ох. Лучше бы ты был мабари...
  Ладонь в латной перчатке тяжело опускается на ставшее наконец спокойным лицо и закрывает глаза.
  А затем фигура в латном доспехе поднимается на ноги и с решимостью на мертвенно-бледном лице устремляется в бой. Он выживет. И проживет и этот, и следующий и все прочие дни, что не подкинет ему сука-судьба.
  Правда, сделает он это уже без друга.